Толкачёв выбрался из овражка. Есаул указал верно: возле склада на широкой ломовой телеге, запряжённой парой крепких лошадок, лежали двое. Трое других сидели на чурбаках у складских ворот. Одним их троих оказался Осин. Голова его была перевязана, бинт, прикрывающий левую щёку, пропитался кровью. Увидев Толкачёва, он встал, сделал шаг навстречу, но, словно смутившись, остановился и вернулся на прежнее место.
Над одним из юнкеров, лежащих на телеге, склонилась пожилая казачка в распахнутом овчинном полушубке, и стирала с его лица грязь. Толкачёв подумал: мать, — но нет, оказалось просто сердобольная женщина. Побольше бы таких сердобольных. В раненом Толкачёв признал бывшего дежурным по батальону в день его приезда юнкера. Только от того шустрого юнца ныне не осталось ни следа: бледный, с посиневшими губами. Он морщился от боли и крепился, чтобы не застонать. Когда Толкачёв подошёл, юнкер покосился на него и прошептал:
— Быстрей бы, господин штабс-капитан… Сил нет терпеть…
— Как вас звать?
— Ларионов… Виктор…
Толкачёв взял его за руку.
— Знаете, что означает имя «Виктор»? По-гречески это «Победитель». Слышите меня, Ларионов? Вы победитель, и будьте добры вести себя соответственно. Залечат вашу рану, вернётесь в строй. Всё будет хорошо.
Юнкер закусил губу, зажмурился. Слова Толкачева добавили ему мужества, но боль от этого легче не стала. Он заплакал беззвучно, а когда телега затряслась на дорожных неровностях, потерял сознание, и Толкачёв подумал, что до лазарета он его живым не довезёт.
10
Область Войска Донского, станция Кизитеринка, ноябрь 1917 года
Ближайший лазарет мог находиться в станице Александровской. Однако сердобольная казачка сразу сказала, что в Александровской никакого лазарета отродясь не бывало. Раньше приезжал фельдшер из города, да только с тех пор, как начались разлады во власти, он больше не появлялся. Оставалась Кизитеринка. Фельдшера там тоже быть не могло, но туда ушёл добровольческий поезд, а в поезде мог быть врач, во всяком случае, с Кизитеринки проще всего переправить раненых в Новочеркасск.
Телега застучала колёсами по замёрзшим ухабам. Выстрелы и разрывы за спиной не прекращались. Один раз Толкачёву почудилось, что кричат «ура». Всполошённый ветер пригнал от Нахичевани хлипкие отголоски человеческих голосов, которые вместе с ветром тут же затихли, и кто кричал — красные или свои — да и кричали ли вообще, оставалось только догадываться.
Лошади, исполненные давней рабочей привычки не торопиться, двигались медленно. Над крупами поднимался пар, который тут же намерзал на рыжих ворсинах седым инеем. Толкачёв шёл с правого боку, сжимая в одной руке вожжи, а другой опираясь о край телеги. Когда колесо наезжало на очередную кочку, лицо Ларионова искажалось, и тогда Толкачёв гладил его по плечу. Снять боль или хотя бы уменьшить её это не могло, да и вряд ли юнкер что-либо чувствовал, скорее, это помогало самому Толкачёву мириться с тем, что Ларионов умирает.
