Когда он отказался от поступления, чтобы остаться в Париже, и рассказал родителям правду, они ответили на это осуждением и отвращением. Мне было всё равно, сказал Оливер. Жажда любви, продолжил он, была такой сильной, что я решил, что родители в действительности никогда вовсе и не любили меня. Отдаваясь целиком в руки Марка, он сделался сиротой. Просыпаясь каждое утро в красивой квартире в Сен-Жермен, в залитой солнцем комнате, полной картин и предметов искусства, под льющиеся на улицу из открытых окон мелодии Бетховена и Вагнера, любимых композиторов Марка, он часто чувствовал себя героем книги, человеком, который пережил тяжелые испытания и был за это вознагражден счастливым концом. Это было полностью противоположно тому, что он чувствовал на пляже в Ницце. И всё же иногда он мысленно примерял свою жизнь на жизнь родителей: хороший вкус и образованность Марка, его благосостояние, даже его машину – «Астон» с открытым верхом, которым бы восхитился его отец и в котором они с гулом катались по Елисейским Полям летними вечерами. Всё это соотносилось с его глубинным чувством реальности по той причине, что это были ценности его родителей.
Ему даже в голову не приходило, что отношения могут закончиться. Он помнит, как это осознание впервые пришло к нему – чувство зарождающегося холода, как первый налет зимы, ошеломляющее ощущение неправильности, как будто что-то сломалось глубоко внутри мотора его жизни. Долгое время он делал вид, что не слышит этого, не чувствует, но тем не менее его совместная жизнь с Марком неумолимо шла к концу.
Он прервался, его лицо осунулось и побелело. Уголки рта опустились, как у ребенка. Круглые глаза за длинными темными ресницами заблестели.
– Я не знаю, как давно вы написали рассказ, который прочли сегодня, – сказал он, – и чувствуете ли вы всё это сейчас, но… – и, к моему удивлению, прямо за столиком, при всех, он начал плакать, – та, кого вы описали, – это я, та женщина – это я, ее боль – моя боль, и я должен был прийти, чтобы сказать вам в лицо, как много это для меня значит.
Огромные блестящие слезы катились по его щекам. Он не вытирал их. Он сидел, держа руки на коленях, и слезы струились по его лицу. Все остальные замолчали; Джулиан наклонился вперед и положил руку на узкие плечи Оливера.
– О, ну вот, опять разводишь сырость, – сказал он. – Сегодня вечером вокруг сплошная вода. – Он достал из кармана платок и протянул его Оливеру. – Вот, держи, милый. Ради меня, вытри глаза и пойдем танцевать.
