Ивану удалось скрыть первоначальную растерянность, теперь думал: зачем пожаловал к нему Клубков? Не ради же стакана чая. Если уж появился в Полуденном, большая нужда привела. Так просто сюда, где его знают как браконьера, не покажется.
Сел к столу, придвинул к себе поставленный Тамарой стакан с чаем, потянулся за куском хлеба, за блюдцем с маслом. Намазывал хлеб старательно — показывал гостю свое спокойствие.
— Как живется, Ваня? — спросил Клубков, поглаживая скатерку.
— Ничего, — ответил Иван, беря в рот кусок пиленого сахару.
— Скучно отвечаешь. Не по-родственному, — румяные губы дрогнули обидой. Но — только губы. Бурое, обветренное лицо — непроницаемо. На лице теплится полуулыбка, она кажется чужой. Не от души идет.
— Как есть, так и отвечаю.
— Томка, — повернулся Александр Тихонович к застывшей у плиты Тамаре, — ну-ка, подай… — и самолюбивая, с капризными губками, Тамара, услышь она от Ивана такое обращение, вскипела бы, а тут — Томка и есть! — кинулась выполнять.
Принял Клубков из ее услужливых рук что-то тяжеленькое, завернутое в мешковину, стал раскручивать обмотку. И сразу аппетитный запах поплыл по комнате, проникая во все углы. Копченый таймень. Просвечивающая янтарем жирная мякоть. Самая середина, без головы и хвоста. Благость — не рыба.
Александр Тихонович взял из рук Тамары нож, попробовал на ноготь — острый. Отрезал несколько кусочков, пододвинул Ивану.
— Попробуй, удалась ли рыбка-то.
— У тебя всегда удается, — сказал Иван. Поднес кусок к носу, понюхал, откусил самую малость — на зуб.
Горьковато и тонко пахло нежным тальниковым дымом. Ничего не скажешь, умеет. Лучше его никто коптить рыбу не сможет. От деда Тихона мастерство ведет. Чужих близко к коптильне не подпускает. Не оттого ли, что там, на черемуховых прутьях, млеет не только рыба, но и маралятина?
Прямо таял во рту кусочек. Хотелось его весь, со шкуркой, золотистой, мелкочешуйчатой, сжать зубами и, наслаждаясь, медленно высасывать янтарный сок.
— В заповеднике поймал? — Иван отодвинул рыбу.
— Какая разница, Ваня, ты покушай, оцени дядино уменье.
— Оценил — вкусно, а в глотку не лезет.
— Что так? — участливо спросил Клубков.
— А вот так. Не лезет и все. Горло дерет.
Положил руки на стол. Его руки слабее, чем у гостя. Ладонь поуже, пальцы потоньше, и нет у них такой костяной цепкости.
Иван сравнил, Клубков тоже сравнил. В сизых глазах мелькнула тайная искорка. Другой бы не заметил, Иван — заметил. Под сердцем злость ворохнулась.
