«Без сена останемся. Лесники сколько надо своему скоту оставят, а остальное у них ключевские мужики купят. Им только предложи. Все купят и увезут».
«А кто им разрешит продавать?»
«Они спрашивать не будут».
«А вот за это накажем. Кошено где? В заповеднике. Наше сено».
«Возле каждого стога сторожа не поставишь».
«Это не разговор, Рытов. Я ведь пойду и на жесткие меры. Пусть не торопятся с продажей. Что-нибудь придумаем».
«Что им передать?»
«То, что я сказал. Этот вопрос мы отрегулируем».
Спорил Иван, а сам думал, как быть. Зарплата у лесников небольшая, сенные деньги в прошлые годы всегда были им хорошим подспорьем. Каждый уж прикинул, куда их потратить. Что им теперь сказать? Так увертливо говорить, как Глухов, он не умеет, да и не желает. Тут и другая сторона: обмани лесников раз — больше веры не будет. А как работать без веры, если заповедник на доверии держится? Звери в заповеднике не считаны. Если лесник начнет красть — от него не убережешься. Его раз обманешь, он при желании — десять раз обманет.
«Я ведь, Дмитрий Иванович, от вашего имени обещал».
«Да хоть от имени господа бога… — тяжело вздохнул, опечалился. — По скольку ты им там? В нарядах?».
«По два рубля за центнер».
«Пусть не по-твоему и не по-моему. Заплатим по рублю. А больше, хоть убей — не могу. Станем побогаче, тогда отдам остальное. Идет?».
«Пойду посоветуюсь».
Рассказал Матвею. Тот сразу к Глухову.
Вернулся скоро.
«По полтора заплатим. Больше не дает. Стройку-то он на самом деле большую затеял… Участок-то дал тебе?».
«Согласился вроде. А я, знаешь, уже отмерил за поскотиной полгектара, чтобы время не терять…».
Долго сидели, и к дому Иван подошел уже затемно.
Свет горел лишь в одном окне, на кухне. Шторы аккуратно расправлены, ни щелочки. Обычно небрежная Тамара сроду так аккуратно не зашторивала окна. С чего бы такая маскировка?
Отворил дверь и глазам не поверил. За столом — Клубков Александр Тихонович. Чай пьет. И как поднес ко рту дымящийся стакан, так и замер, на хозяина уставился.
Оба растерялись, но Клубков быстрее с собой совладал. Он-то готовился к этой встрече.
— Не узнаешь, че ли?
На табуретке сидит прочно, да и весь он прочный, будто вырубленный из цельного куска мореного дерева. Такого не сшатнешь.
— Узнал, как не узнать, — сдержанно ответил Иван, вешая штормовку возле двери на гвоздик.
Неторопливо умылся. На лице — усталость пришедшего с работы человека. Больше ничего. И пока умывался, вытирал лицо, вешал полотенце, чувствовал спиной изучающий взгляд Клубкова.
