— Ладно, садитесь! — махнул рукой сидящий.
Сели.
Было не шумно, но как-то расхлябанно. Позы, мины — все выражало снисходительное презрение к учителю. Были и другие лица, но выступало это, слитое воедино. И уж конечно, молодые учителя его не выдерживали, нервничали и не могли нормально вести урок. Но Регина Чеславовна видела сейчас другое. Они — живые, нет в их глазах обреченности. Когда-то ей казалось, что она уже не увидит таких глаз.
И вот — сколько их перед нею… Живые, юные — значит, нет ничего невозможного. Только смерть категорично безнадежна.
Волна нежности и веры в хорошее затопила ее, приподняла над досадными мелочами, и она, подойдя вплотную к партам, начала, совсем не предполагая раньше делать этого, рассказывать о себе. Путала русские слова с украинскими и польскими, как бывало, когда ее захватывала такая приподнятость, такое волнение. Кто-то ее передразнил, кто-то рассмеялся. Но она не слышала. Рассказывала, как, закончив университет «за Польщи», не могла получить работу, потому что числилась в списках неблагонадежных, как она встречала в тридцать девятом году Советскую власть, как ждали этого освобождения люди, угнетенные и нищие, как она вступила в Коммунистическую партию, учила в этой же школе детей. Но пришли немцы и сразу забрали ее, ничего она не успела сделать — только страдала за свою Отчизну. А в этой войне этого было мало, нужно было бороться. Она жива… Но остался сын… навеки… Такой же молодой, как они. И таких, как они, там погибло много, так много, что люди еще долго будут ходить по колено в крови и пепле, что остается в печах от людей…
В классе тихо. Даже тот, в алой куртке, незаметно убрал ноги с парты, а тот, что сзади него — тоже в куртке, желтой, на «молнии», стрижка «ершиком», лицо бледное, совсем светлые, слегка выпуклые глаза, веснушки на коротком, бульбочкой носу, тонкая ребячья шея и упрямый пренебрежительный рот, — тихим движением снял с его головы кубанку, поднялся. И когда разжал упрямые губы, лицо его стало детским, даже добрым:
— Мы будем вас звать Евгенией. Евгения Славовна — это по-нашему. Зачем нам Регина-царица?
— Согласна. Действительно, на царицу я мало похожа. Но… скажите, пожалуйста, эту фразу по-немецки.
Мальчик покраснел и громко шепнул через класс:
— Эй, Сопа, шпрехни!
Поднялся другой, и Регина Чеславовна удивилась, что не заметила его сразу. Совершенно свободно он заговорил по-немецки, и Регина Чеславовна, с удовольствием глядя в его умные темные глаза, кивала головой и приговаривала вполголоса, тоже по своей прежней учительской привычке:
