В наш безобразный век так ложь ценима светом,
Столь дивным образцом считают лесть при этом,
Что даже полулжец, не только полный, вмиг
Наполнит без труда враждой сердца владык.
Но кто в числе лжецов? Сановники из свиты
В чинах советников, не просто паразиты,
Как в древности Гнатон
[115], а вот еще льстецы,
Смиренноликие святоши, чернецы,
Владевшие и встарь уменьем хитрых ябед,
Теперь, чтоб тешить плоть, народ искусно вабят,
Сии притворщики хитрее прочих всех,
Погрязшие в грехах, клянут малейший грех,
Отвеют комаров
[116] — на все у них сноровка, —
В потоках укоризн хвала всплывает ловко,
Притворна строгость их, речей притворен яд,
Тираду горькую немедля подсластят.
Так мать безумная порою для острастки
Отшлепает дитя и тут же дарит ласки.
Один продажный лгун из этаких святош
[117],
Который Сатану учил, что значит ложь,
Столь яркой краскою расписывал картины,
Что стал угодником палач, король бесчинный!
Примером доблести сей лжец назвать посмел
Неистовство резни, позор кровавых дел,
Он Карла-короля жалел, скорбя особо
О том, что мало душ его сгубила злоба,
Он храбрым звал того, кто, сидя вне тревог,
Смел книги отрицать, хулить искусства мог,
Он мучеником звал вершителя напастей,
Лишь пожурил слегка за две любовных страсти,
Он милостивым звал того, кто со своей
Покончил верою, прикончив тьму людей.
Так сущий дьявол стал небесным херувимом.
Позор хвалителям, бесчестие хвалимым!
Корыстным королям по нраву грех любой,
В них гной вздымается, глаза им застит гной,
Едва призывы зла заслышат эти тати:
Для них блаженство их дороже благодати,
Едва ли в наши дни устами их несом
Такой нелегкий груз, что истиной зовем.
Однако дивно мне, как можно восхититься,
Когда средь многих зол отыщется крупица
Добра, и восхвалять владыку всякий раз,
Когда он весь в грехах; тем часом льстивый глас
Придумывает ложь, чем злодеянью служит.
Святая истина в изгнанье горько тужит,
Скитаясь в пустошах, живет среди обид,
В темнице на цепи, избитая, сидит.
Коль в голову взбредет иному сумасброду
Ее нести двору, где суете в угоду
Царят ничтожества, где истине урон:
Грозят ей сотни ран, бедняжку гонят вон,
И сносит всякий раз любые поношенья,
Ей тяжко лишь одно — глухое заточенье.
Я встретил истину в изгнанье на брегах
Безлюдных островов, где всюду мертвый прах
[118].
Она предстала мне, подъяв клинок кинжала,
Своим носителям, казалось, угрожала
[119].
Твоей бы жертвою хотел я стать, поверь,
О светоч вечности, небес пресветлых дщерь!
Тебя узрит лишь тот, чей дух к высотам рая
