Сквозь кручи кислотой проходы прожигал
[47].
Мой огненный порыв, а также едкость нрава
Семь гор прожгут насквозь, как крепкая протрава,
Я скалы сокрушу и предрассудков тьму,
Чья сила Цезарю мешала самому,
Когда узрел он Рим, пред ним дрожащий в страхе,
Ломающий персты, рыдающий во прахе,
Простерший к сыну длань, чтоб дерзкому не дать,
Ступая напролом, родную кровь топтать.
Но вижу в капищах у идольских подножий
Окровавленный лик плененной Церкви Божьей,
Чей взор меня разит, бросает мне укор,
Зовет на выручку всему наперекор.
Я мыслями лечу над мутным Рубиконом,
Я преступил черту, и вот за сим кордоном
Лег незнакомый путь, где прежде никогда,
Как вижу, человек не оставлял следа.
Нет придорожных герм
[48], иду во мраке черном
За огненным столпом, при свете — за позорным
[49].
Светите, звезды, мне, чтоб я узрел хоть след
Путей, плутающих во мгле далеких лет.
Как славно поросли былые тропы ныне
Густыми травами на пышной луговине.
Там, где пророк узрел пылание куста
[50],
Я взгляд, как тетиву, напряг, но даль пуста,
И я бегу в рассвет, в его простор белесый,
Ногами мокрыми разбрызгиваю росы,
Не оставляя тем, кто вслед пройдет, дорог,
Лишь смятые цветы моих никчемных строк,
Цветы, которые в полях полягут где-то
От ветра Божьих уст, от солнечного света.
Господь всевидящий, чей вездесущий взор
Способен мрак сердец с небес пронзить в упор,
Ты созидаешь все и постигаешь тоже,
Всесотворяющий, всеведающий Боже,
Который знает все и видит все с высот,
От всех забот земных избавит без хлопот,
Ваятель, Чья рука все формы, все начала,
Рожденье всех вещей и дел предначертала
И пишет книгу тайн, живой рождая слог,
Во мраке душ людских посредством дивных строк;
Поскольку душу мне любовь Твоя согрела,
А мой порыв к Тебе огнем наполнил тело,
Всеочищающим, святым, одним из тех,
Что в сердце жгут грехи и первородный грех,
Стократ во мне раздуй сей жар святого рвенья,
Душе пылающей не дай успокоенья,
Однако не затем, дабы карать в пещи,
А просто истине высокой приобщи,
И чтоб в огне Твоем со всей земной тщетою
Не сгинуло стило, врученное Тобою.
Мне поздно петь любовь, гореть в ее огне,
Но умудренный тем, что скорби дали мне,
Я высшему огню стило сие дарую,
Огню, что охватил страну мою родную,
Чьи чистые ручьи — Кастальскому
[51] сродни —
Поившие певцов в безоблачные дни,
Теперь все высохли, а реки цвета стали,
В которых то сапфир, то жемчуга сверкали,
Преобразились в кровь, и моет костяки
Под нежный шепот волн течение реки.
Таков мой новый лик, изображенный словом,
