Я записал их рассказ как можно подробнее и даже спросил, нельзя ли взглянуть на осколки склянки, которая, по их словам, была из толстого кремово-желтого стекла, но осколки уже давно перекочевали в помойку. Я попросил Хоскинса показать мне ванную мисс Хаддлстон. Когда мы стали подниматься по лестнице, навстречу нам попалась служанка, что-то пробормотавшая о подносе с завтраком для мисс Николс. Комната Бесс Хаддлстон больше походила на музей, нежели на спальню: все стены увешаны фотографиями в рамках, с автографами и подписями, каждый дюйм пространства захламлен чем угодно – от женского манекена в эскимосском костюме до груды китайских фонариков. Но меня интересовала только ванная. Она была размалевана всеми цветами камуфляжной окраски времен мировой войны. Голова у меня закружилась, поэтому я не смог провести обследование надлежащим образом, но основные детали, например расположение полочки, на которой стояла злополучная склянка с солью, я все же заметил. Теперь на ее месте красовалась почти полная новая бутылка, и я уже потянулся, чтобы получше ее рассмотреть, как вдруг дернулся, навострил уши и шагнул к двери. Хоскинс застыл посреди комнаты в напряженной позе, спиной ко мне.
– Кто кричал? – спросил я.
– В том конце холла… – ответил он, не оборачиваясь. – Там только мисс Николс…
В крике не было ничего душераздирающего, откровенно говоря, я едва расслышал его, и исполнения на бис не последовало, но крик есть крик. Я обогнул Хоскинса и, выйдя из комнаты, пересек холл.
– Последняя дверь направо, – сказал Хоскинс мне вслед.
Я знал это, так как бывал у Джанет прежде. Дверь оказалась закрыта. Я повернул ручку и вошел. В комнате никого, а через другую дверь, открытую, был виден угол ванной.
Я сделал несколько шагов, но тут послышался голос служанки:
– Кто там?
– Арчи Гудвин. Что…
Она возникла в дверном проеме, лицо взволнованное.
– Вам нельзя сюда! Мисс Николс не одета!
– Ладно. – Понимая деликатность ситуации, я остановился. – Но я слышал крик. Джанет, вас надо спасать?
– О нет! – ответила невидимая неодетая Джанет таким слабым голосом, что я едва расслышал. – Нет, я в порядке! – Голос был не только слабым, он дрожал.
– Что случилось? – спросил я.
– Ничего страшного, – сказала служанка. – Порез на руке. Она порезалась осколком стекла.
– Она… что?! – Я вытаращил глаза и, не дожидаясь ответа, с легкостью преодолел препятствие в виде горничной и вошел в ванную.
Джанет, неодетая в полном смысле этого слова и совершенно мокрая, сидела на табурете. Не обращая внимания на протесты и стряхнув с себя сделавшуюся вдруг красной словно свекла служанку, чья девичья скромность была травмирована моей бесцеремонностью, я снял с крючка полотенце и протянул его Джанет:
