– Это правда, Ниро? – с настойчивостью в голосе спросил Марко.
– Правда, но только отчасти, – великодушно согласился Вулф. – Правда и то, что я тебе сейчас скажу. Вне всякого сомнения, миссис Уиттен угрожает опасность. Если некий человек нанес ей рану длиной пять дюймов и достал до восьмого ребра, значит он действовал из преступных побуждений и, возможно, попробует напасть на нее снова. Арчи не чужды сострадание и человечность, но сейчас им движет отнюдь не благородный порыв уберечь миссис Уиттен. Она слишком стара, чтобы пробуждать в нем подобные порывы. Арчи просто по-детски дуется на меня, потому что я не кидаюсь сломя голову воплощать в жизнь его план, который, надо отдать ему должное, воистину блестящий. Это понятно, но я не вижу причин…
В дверь позвонили. Я встал и пошел открывать. Я бы доверил это Фрицу, но сейчас был рад любому поводу выйти из кабинета и не слушать возражений Вулфа. У нас во входную дверь вделана панель из стекла, сквозь которое видно все, что происходит снаружи, но при этом невозможно заглянуть внутрь дома. Выйдя в прихожую, я щелкнул выключателем, и крыльцо залил свет.
Одного взгляда оказалось вполне достаточно, но я все же подошел поближе и присмотрелся повнимательнее и только затем вернулся в кабинет к Вулфу:
– Помнится, вы просили доставить к вам шестерых человек. Чем больше народу, тем лучше – это ваши слова. Все в сборе. Стоят на крыльце. Что мне им сказать? Что вы пошли спать?
– Все шестеро?
– Так точно, сэр.
Вулф откинул голову назад и рассмеялся, что случалось примерно раз в год. Когда смех стих, сменившись хихиканьем, он наконец изрек:
– Марко, ты не мог бы посидеть в гостиной? Она вон за той дверью. Если они тебя здесь увидят, то могут смутиться. Давай, Арчи, веди их сюда.
Я возвратился в прихожую, распахнул входную дверь и произнес:
– Всем привет! Заходите.
– Ах ты, сволочь! – прошипел сквозь зубы Мортимер.
Сыновья стояли на крыльце, поддерживая под руки мать. Не отпуская ее, они прошествовали через прихожую в кабинет. На миссис Уиттен было коричневато-желтое летнее платье в темно-коричневый горошек, которое я посчитал бы шелковым, не доведись мне слышать, что в некоторых магазинах за небольшой отрез люди выкладывают по три сотни. Ева явилась в белом платье с желтыми пуговицами, а Фиби – в набивном ситце двух оттенков синего. Первым моим побуждением было ей улыбнуться, но я сдержал его, посчитав подобное поведение неуместным.
