Иногда, вспоминая о том времени, когда Линтон исчез, когда она отчаянно искала способ прокормить детей и начала торговать арахисовым маслом, сигарами и листьями бетеля, присоединившись к бесчисленным лоточникам, предлагавшим свой товар по дальним деревням среди жарких и влажных горных лесов на востоке Монского государства, Кхин вспоминала лишь бесконечную дорогу, часы, дни, недели, месяцы пути, не обремененного никем и ничем, кроме товара за спиной. Она помнила туман, сырость, дождь, косо падавший с неба и даривший облегчение; голодных матерей на рынках; вязкую слякоть лесных троп, от которой так болели ноги; необъятность спокойного неба, бескрайние рисовые поля. Иногда она забредала на такое поле – не уверенная, что не вторгается на вражескую территорию, – и сочные зеленые ростки словно разглядывали ее в ответ: размытый силуэт, неведомо кто, бродящий неведомо где.
Она хранила в памяти картины сожженных дотла деревень и разлагающихся мертвых тел, черных от мух. И ощущение вечно мокрого тела. Ее пот. И ее запах. И прохлада притоков реки Салуин. Иногда она останавливалась у воды, разводила костер – на ночь или чтобы сварить горсть риса – и ловила себя на том, что разговаривает с детьми, просит их не свалиться в воду. Или в плотной рыночной толпе кто-нибудь встречался с ней взглядом, и ее охватывало непреодолимое желание поведать о своих страданиях – рассказать о четырех детях, которых она оставила, о муже, который неизвестно, жив или мертв. Ей казалось тогда, что небеса рухнули и все они обречены бесцельно скитаться в нескончаемой ночи.
Иногда, чтобы разогнать одиночество, она разговаривала с Бенни, различала его голос в порывах ветра. Эта неизвестность невыносима, жаловалась она ему. И однажды услышала его ответ: когда-нибудь, после того как мы умрем, неизвестное выйдет на свет. Кхин понятия не имела, о чем он, но не собиралась омрачать этот миг выяснением отношений. Как мне отыскать тебя сейчас? – спросила она. Ищи, услышала ответ. И вздрогнула, поняв, что он ведь говорил о том, что будет после смерти, и представила себя согбенной старухой, кутающейся в рубище, обреченной скитаться и скитаться в поисках него и безопасной земли, подобно всем каренам, – скитаться вечность.
Иногда ходьба утешала ее, как и усталость, как и вес груза, привязанного к спине. Чувство усталости словно чуть ослабляло тиски, сжимавшие сердце, делало чуть легче бремя воспоминаний и бессилия перед грядущим. Не раз и не два ее домогались мужчины, встречавшиеся на пути, – торговцы, солдаты или лишившиеся крова крестьяне, обезумевшие от случившегося, – но ее останавливал древний инстинкт. Дать им то, чего они хотели, означало бы мучительно погибнуть, потеряв семью, но одновременно и родиться заново в отношениях с другими – незапятнанными ее прошлым и воспоминаниями. Она была так чудовищно одинока! Но обязанность двигаться дальше – идти и идти, и выживать, и хранить себя ради детей, которым она отсылала заработок, – уберегла ее от бесчестья. Да, у нее был Линтон, а до него еще Со Лей, и каждый оставил свой след. Но больше никого.
