лет около семидесяти. Всех их арестовали и держали за решеткой две недели.
Известие о смерти отца быстро обрастало слухами. Палач, вешавший его, сошел с ума. Пилот, доставлявший тело в Гархи, не смог управлять вертолетом, посадил летательный аппарат на полпути, и пришлось вызывать другого пилота, чтобы продолжить полет. Газеты соревновались в сочинении леденящих кровь деталей о кончине отца. Якобы его подвергли страшным пыткам и уже при последнем издыхании доставили на носилках к виселице. Выдвигалась также версия гибели его в схватке. Офицеры якобы пытались заставить его подписать сфабрикованное ими признание, что он замышлял переворот и подбивал к этому Зию.
Согласно этой версии, офицеры применили насилие, отец отбивался, кто-то из военных ударил отца так, что он упал, ударился головой о каменную стену и потерял сознание. Вызвали врача, тот пытался привести отца в сознание, применил непрямой массаж сердца и трахеотомию — именно этой процедурой объяснялись отметины на шее покойного, замеченные Назар-Мохаммедом. Попытки врача успехом, однако, не увенчались.
Слухи множились.
— Надо эксгумировать тело и провести экспертизу, — высказал свое мнение двоюродный брат отца, в то время руководивший Народной партией, Мумтаз Бхутто, во время визита соболезнования в Сихале. — Это принесет нам политические дивиденды. — Думать о политической выгоде? Отец мой мертв. Эксгумация тела не оживит его.
— Они не давали ему жить и в тюремной камере смертника, — ответила я дяде Мумтазу. — А теперь он свободен. Пусть покоится в мире.
— Ты не понимаешь исторической важности этого действия, — настаивал мой дядя.
Я покачала головой:
— История будет его судить по делам его, по жизни. Де тали смерти его не имеют значения. Нет, не нужно беспокоить его после смерти. Пусть хоть теперь отдохнет.
Племянницу матери Фахри допустили в Сихалу выразить нам соболезнование. Разрешили приехать и моей школьной подруге Самийе Вахид. Обе облегченно вздохнули, когда увидели, что мы, по их мнению, «держимся молодцом».
— Там распускают слухи, что вы настолько убиты горем и пали духом, что думаете о самоубийстве, — сообщила Самийя о еще одной «утке», выпущенной в свет узурпаторами.
Эмоциональная Фахри сразу бросилась обнимать мою матушку, утешая ее на фарси.
— Нусрат-джун, жить не хочу. Дня бы этого не видеть! Этой гнусной собаке Зие петли мало…
Фахри обнимает и меня. Годом раньше она, проскользнув сквозь полицейский кордон у нашего дома, первая принесла весть мне о смертном приговоре отцу. Я сидела в гостиной, когда она внезапно ворвалась во входную дверь и распростерлась ниц в холле, горестно завывая и колотясь лбом об пол. Через полчаса и для нее был готов ордер на арест, следующую неделю она провела со мной, отрезанная от семьи, от мужа и маленьких детей. А ведь она к политике не имеет никакого отношения, всю жизнь интересовалась лишь ма-джонгом да бриджем.
