Одет был в брюки, на которых отразились следы подошв и пятна от гнилых помидоров с помойки, и в старый френч Зарембы, который милосердно прикрывал измятую сорочку и пиджак с надорванным рукавом. Но состояние одежды тоже его больше не интересовало. Так же, как перебитый нос и боль в спине, которая пульсировала вдоль позвоночника, несмотря на укол морфия. Его разум не занимался ничем, что не было связано с Ренатой Шперлинг, которая вчера в кафе Гутмана наняла извозчика на улицу Задвужанскую.
— Слушай-ка, Эдзё, — отдыхивался Заремба, едва поспевая за товарищем, — я понимаю, что эта сделка с Коцовским для тебя не слишком хороша, потому что зарплату ты получишь только после окончания дела. Я знаю, но могу одолжить тебе немного денег… Лучше всего будет, если ты пойдешь к сыну Любы Байдиковой, потому что он не доверяет полиции и наймет тебя как частного детектива. Он очень богат и хорошо тебе заплатит! Да подожди, к ясной холере! Ну что за сумасшедший!
Последние слова Заремба произнес уже с заметным раздражением, останавливаясь на полпути возле парикмахерской Костиновича. Там перевел дыхание, закурил сигарету и отправился за Попельским, что уже затерялся где-то между студентами политехники, которые шли к своей Alma Mater.
Попельский как раз повернул на Задвужанскую. Он уже миновал один переулок и, не дойдя до Грюнвальдской, увидел большую толпу. Люди толпились в простенке между домами под номерами 17 и 19, что вел на двор, где стояли мусорки. Но зайти туда было невозможно, потому что у них неподвижно стояли трое полицейских. Со стороны Грюнвальдской вход перекрывала массивная стена с железными воротцами, возле которых стоял лишь один страж закона. Попельский попытался забежать во двор прямо с Задвужанской. Его остановил полицейский в мундире с арабской шестеркой на воротнике, окаймленном двумя серебряными галунами.
— Куда?! — рявкнул он. — Сюда нельзя! Вон отсюда!
— Я пришел опознать тело, — Попельский оперся ладонями на колени и выдал из себя свист отравленных никотином легких.
— Вон, говорю, отсюда! — полицейский терял терпение.
— Постерунковый Генрик Ковальский из шестого комиссариата! — прохрипел наконец Попельский. — Мы давно знаем друг друга! Посмотрите на меня и на мою лысину!
Постерунковый Ковальский разинул рот от удивления. Потом молча указал Попельскому на ворота, откуда как раз выходил доктор Пидгирный.
— За помойкой во дворе, — сказал судебный медик с безграничным удивлением в глазах.
