— А-фе, нехорошо, профессор. — Мок улыбнулся насмешливо. — Это призыв, достойный распутников восемнадцатого века, а не христианина, буквально понимающего Библию. Я скажу вам по-другому. Выпьем, за нами точно потоп!
Мок огляделся вокруг. Многие гости с любопытством навострили уши, а Брендел кричал слишком громко. Смена темы ничего не давала. Очевидно, графиня Гертруда фон Могмиц была навязчивой идеей профессора. Мок встал из-за стола и подошел к бару из нестроганных досок. Сидящая рядом с ним одинокая женщина посмотрела на него и отвернулась с отвращением. Капитан не слишком заботился об этом и с наслаждением рассматривал ее выдающиеся груди и полные бедра. Он почувствовал, что и на него действует весна. Весна в крепости Бреслау.
Бреслау, четверг 15 марта 1945 года, десять вечера
Эберхард Мок доехал на Цвингерплац коляской, которую заказал для него бармен из «Schlesierland», доставляя ему этим невероятную любезность. Еще большую любезность оказал ему кучер коляски, отвозя пьяного профессора Брендла на Борсигштрассе и помогая оттранспортировать его в квартиру на первом этаже.
Кучеру коляски ассистировал при этом сторож дома, который проявлял много сострадания к пьяному профессору, знал его с детства и называл «наш малыш Руди».
— После смерти матери и сестры часто пьет, — буркнул сторож, стирая с бороды «малыша Руди» последствия смешивания ликера с паштетом.
Мок услышал это как сквозь туман и быстро погрузил эту информацию в тумане собственного беспамятства. Не расспрашивал сторожа об обстоятельствах смерти родственников профессора, так как имел довольно слезных и стынущих кровь в жилах историй об убийствах несчастных немцев вшивыми красноармейцами, он не хотел больше слышать об отважных собаках (конечно, немецких овчарках!), которые, отвечая на любовь маленьких девочек, бросались в глотки насильникам с красной звездой на шапке, после чего гибли, прошитые очередью из автомата, раздражали его очередные ужасы войны, так же как раздражали его похожие друг на друга двойные налеты, высокие вой сирен и топот ног на подвальной лестнице.
Все это его сердило, потому что утратило значение сенсации и было столь же банально, как ежедневное опорожнение кишечника, а — кроме того — имело привкус чего-то, что Мок в своей искаженной праведности души чувствовал как справедливую кару, соответствующую компенсацию за закрытие всегда доброжелательных глаз его довоенного дантиста, доктора Цукермана.
