— Дорогой профессор! — Мок сказал это через некоторое время, когда убедился, что Брендел не смеялся над ним. — Наше несогласие со злом ничего не стоит. Даже мой сегодняшний кучер, который видел несогласие со злом, завтра о нем забудут.
— Наш народ состоит не только из пьяных одиночек с моралью амебы, — сказал горячо профессор.
— Но также из людей чести, таких как вы, который бросается на помощь замученной женщине, и — не льщу себе — из таких, как я, кто, вместо того чтобы бежать из осажденной крепости, пытаются спасти от смерти самого благородного человека, которого я знаю — графиню Гертруду фон Могмиц.
— Как вы ее спасете? Ведь достаточно одного слова Гнерлиха, а на самом деле одного маленького движения пальцем на спуске, а на следующий день его псы будут иметь много нового корма.
— Это ужасно, что вы говорите, капитан. — Брендел спрятал лицо в ладони. — Но Гнерлих ее не убьет. Ее смерть была бы его концом. Мой отец, который дружит с фон Могмицами уже более четверти века, уничтожил бы Гнерлиха. Она умрет только тогда, когда суд приговорит ее к смерти. И может ли военный суд приговорить к смерти кого-то, единственная вина которого — помогать польским рабочим и быть женой известного антифашиста, участника заговора на Гитлера?
— К сожалению. Может. Но у меня к вам вопрос. Почему ваш отец не вмешивается, когда Гнерлих ее так унижает? — Мок понял, что, не осуждая противников Гитлера, открывается.
— Вы можете этого не понять, — Брендел посмотрел на Мока сквозь пальцы. — Она не желает этого.
— На самом деле я не понимаю, — Мок говорил теперь громче, чтобы его слова донеслись до профессора через пение аккордеониста, который, в свою очередь, информировал гостей заведения о смерти, которая во Фландрии ездит на черном как уголь коне.
— Но вы должны развить мысль! Может быть, я не такой тупой.
— Как же о тупости может говорить знаменитый следователь! — крикнул профессор. — Она восхищается вами.
— За мои расследования? — Мок щелкнул пальцами кельнеру. — Ведь она не может их знать.
— Нет, господин капитан, она восхищается вами за отношение к какому-то недавнему громкому делу. Не сердитесь, но я забыл, о каком деле речь.
— Вот что, — Мок, держа папиросу в уголке рта, взял у официанта две четвертинки ликера и блюдо с тощей селедкой, — о чем вы спрашивали, профессор, на улице. Почему я позволил Гнерлиху так себя вести? Потому что я старый, слабый человек, а эта каналья меня на двадцать лет моложе.
