Бреслау, четверг 15 марта 1945 года, десять утра
Женщина была бы легкой для братьев Мок, если бы им было на двадцать лет меньше.
Однако, поскольку они были в возрасте, который Мартин Лютер посчитал бы за преклонный, было им невыносимо. Транспортированию ее только чуть-чуть помогали временные носилки, наскоро составленные из занавесок, висящих в другой комнате.
Связали их у концов в мощные узлы, которые теперь с трудом прижимали обеими руками к ключицам.
Не могли ни на что подвесить эту ношу, ни на один шест или палку — в квартире не было ничего, кроме портьер, занавесок и обоев. Отсутствовала даже раковина унитаза.
Франц шел впереди, его брат — сзади, а между ними окровавленная женщина качалась, как в колыбели. Через материал стекла вторая — как заметил Эберхард — капля крови. Крепко затянутый над запястьем женщины шелковый галстук от Амелунга, который должен был предотвратить кровотечение, не выполнял, как видно, своей задачи.
Когда они оказались на лестнице в подвал, Эберхард положил тело под дверью и тяжело, с легким шипением втягивал воздух в свои легкие, продырявленные табаком в течение почти пятидесяти лет. Не переставая свистеть и дышать, двинулся вверх и не реагировал на нервный шепот брата, который не понимал, зачем Эберхард возвращается.
Когда он был на уровне первого этажа здания, слегка толкнул стеклянные маятниковые двери, ведущие к главному входу.
Заколыхались обе створки.
Через щель, которая появлялась все более короткие промежутки времени, видел только ворота, открытые на улицу и искусную мозаику, с рисунком древнеримских домов, представляющую рвущуюся на поводке собаку, и надпись «Cave canem»[8].
Он вошел в вестибюль и изучил внимательно список жильцов. Через некоторое время повторял себе тихо одну из фамилий.
Вдруг он услышал мягкие звуки русской речи и стук обуви на тротуаре.
Он бросился на холодные плитки пола именно в тот момент, когда в воротах появился русский патруль.
Эберхард, молясь о милости молчания для Франца, почувствовал на своей щеке скользкую грязь.
Он закрыл глаза и попытался напрячь каждый свой мускул, чтобы притвориться rigor mortis[9].
Русские солдаты миновали ворота дома и выстукивали свой марш в отдалении.
Эберхард поднялся из лужи и с ужасом обозревал темные, жирные пятна, которые проступали на пиджаке и полосатой поплиновой рубашке.
Тихо прошел маятниковые двери и остановился резко. Дверь одной из квартир на первом этаже распахнулась от сквозняка. Мок подошел к ней и через некоторое время изучал прихожую, заваленную стульями, а также скатертями, вывалившимися из открытого настежь шкафа. Посреди прихожей стояла швейная машинка марки «Singer».
