— Благодарю вас,— отозвался гость, быстро пожав ей руку.— Я вам очень признателен. Уверяю вас, вы отдаете мне должное. Вы начали говорить, что я, знающий историю жизни Джона Каркера…
— Вы можете обвинить меня в гордыне,— продолжала она,— когда я говорю, что горжусь им. Да, горжусь. Вам известно, что было время, когда я им не гордилась — не могла гордиться,— но время это прошло. Унижение в течение многих лет, безропотное искупление вины, искреннее раскаяние, мучительное сожаление, страдания, которые, как мне известно, причиняет ему даже моя любовь, так как он считает, что я заплатила за нее дорогой ценой, хотя богу известно, что я была бы совершенно счастлива, если бы только он перестал горевать!.. О сэр, после всего, что я видела, умоляю вас, если вы будете облечены властью и кто-нибудь провинится перед вами, никогда, ни за какую провинность не налагайте кары, которую нельзя отменить, пока есть бог на небе, заставляющий изменяться сердца, им созданные.
— Ваш брат стал другим человеком,— сочувственно отозвался джентльмен.— Уверяю вас, что я в этом не сомневаюсь.
— Он был другим человеком, когда совершил преступление,— сказала Хэриет.— Он другой человек сейчас и стал самим собой, поверьте мне, сэр!
— Но мы живем по-прежнему,— сказал посетитель, рассеянно потерев лоб рукой и задумчиво барабаня пальцами по столу,— по-прежнему, не отступая от заведенного порядка, изо дня в день, и не можем ни заметить, ни проследить этих перемен. Они… они относятся к метафизике. Нам… нам не хватает для них досуга. У нас… у нас не хватает мужества. Этому не обучают в школах и колледжах, и мы не знаем, как за это взяться. Одним словом, мы чертовски деловые люди,— сказал джентльмен, подходя к окну и снова возвращаясь и усаживаясь с видом чрезвычайно недовольным и раздосадованным.
— Право же,— продолжал джентльмен, опять потерев себе лоб и барабаня пальцами по столу,— у меня есть основания полагать, что такая однообразная жизнь, изо дня в день, может примирить человека с чем угодно. Ничего не видишь, ничего не слышишь, ничего не знаешь; это факт. Мы принимаем все, как нечто само собой разумеющееся, так и живем, и в конце концов все, что мы делаем — хорошее, дурное или никакое,— мы делаем по привычке. Только на привычку я и могу сослаться, когда придется мне оправдываться на смертном одре перед своею совестью. «Привычка,— скажу я.— Я был глух, нем, слеп и неспособен на миллион вещей по привычке».— «Действительно, это очень деловое объяснение, мистер такой-то,— скажет Совесть,— но здесь оно не поможет!»
