Смотрю постановление о применении ареста в качестве меры пресечения. В нем указаны два эпизода: Сватко и Любарской. Значит, вынесено после получения второго заявления, на котором, к сожалению, время приема не поставлено.
Арест санкционировал Захожий. Преступление опасное, пойман Гулин почти за руку и, как указано в постановлении, "находясь на свободе, может помешать установлению истины по делу”. Значит, Гулин мог помешать установлению истины? Этот вывод мне тоже придется проверить.
Я не делала никаких записей. Пыталась составить общее впечатление, но оно не было пока определенным. Это и понятно, успокаивала себя, ведь все обвинение под сомнение поставлено, какая же может быть определенность с первого чтения.
Объяснение, затем показания Гулина. Гулина — подозреваемого, Гулина — обвиняемого, Гулина — подсудимого. Однако же!
Твердо стоит на своем.
А эти женщины — Сватко, Любарская? Изобличают! Кто-то лжет.
Обвиняемый или обвинители. Кто же?
Когда я раздумывала над этим вопросом, в дверь кабинета просунула голову помощник прокурора Инна Павловна — с ней мы ходили обедать.
— Уже? — удивилась я. Инна засмеялась:
— Заработалась ты совсем. Бежим быстрее, а то народу будет много.
Внизу, в полуподвале, у нас было нечто вроде полустоловой-полубуфета. Салаты, бутерброды и второе — четко сменяющие друг друга сосиски и котлеты с зеленым горошком. Ассортимент не ахти, но нас устраивало — быстро можно было перекусить и все же горячее. В городской столовой в обеденное время мы не укладывались, да и жаль было терять на очереди драгоценные наши минуты. Нам всегда их не хватало — нескольких минут, нескольких часов, нескольких дней.
Инна Павловна повествовала мне о своих заботах — у нее дочь, девятиклассница, начинала постигать жизнь, не считаясь с материнским опытом. Я досконально знала все Иннины семейные перипетии и очень подозревала, что Инна регулярно водит меня в буфет именно за возможность высказать свои сомнения. В советах она не нуждалась, к выводам приходила сама, но ей нужна была слушательница — таковой являлась я.
Сегодня я слушала Инну Павловну невнимательно, но она не очень обращала на это внимание. Выговаривалась. А я думала о Гулине. Мне не терпелось приступить к его делу, этому странному делу.
Сейчас, когда не было передо мной бежевых потрепанных корочек и того, что за ними, вопросы оформлялись, выстраиваясь в длинный ряд.
Инна завершила свой монолог, как раз когда я допила остывший невкусный чай, она научилась точно рассчитывать время. И на мой рассеянный ответ не обиделась, только сочувственно спросила:
