— У вас есть машина?
— "Лада”, — ответил Шершевич удивленно.
— Какого цвета?
— Коричневого с перламутром, — короткие брови директора поднялись, образовав на лбу несколько глубоких морщин.
Значит, машина коричневая. Не зеленая. Впрочем, я на это не надеялась, спросила для порядка. И еще потому, что мне не нравились нарочито серьезные серые глаза Виктора Викторовича. Глядя в них, я видела — Шершевич усмехается. Не открыто, а где-то внутри. Чему усмехается? Гулина ему жалко, за коллектив больно, и всё же глаза его время от времени словно дымкой подергивало — он отгораживался каким-то дополнительным знанием и, я видела, чувствовала, пренебрежением или превосходством. Относилось ли это лично ко мне или к моему делу?
— Вы знакомы с Любарской и Сватко? — как и о машине, я спросила это для порядка, потому что ответ заранее знала и не ошиблась:
— С потерпевшими? Безусловно! — ответил Шершевич спокойно. — Я с ними беседовал. Выяснял детали. Мне ведь, согласитесь, как руководителю нужно тоже меры принять. Сегодня Гулин берет взятку, завтра другой — этому надо положить конец.
Нельзя было с этим не согласиться. Но я продолжала упрямо:
— До этой истории вы с ними не встречались?
Серые глаза стали прозрачнее, смотрели как сквозь меня: — С Любарской был знаком. Знаете, аптека, лекарства — с одной стороны. И автомобиль в неумелых женских руках — с другой стороны…
— Почему же в марте, когда машине Любарской потребовался ремонт, она обратилась не к вам, а к Гулину? Вы раньше ей помогали?
— Помогал, конечно. А в марте… — Шершевич пожал плечами, опять недоуменно вскинул бровки: — Я сам удивлен, признаться вам. Кто поймет женскую логику? — он развел руками, улыбнулся.
— А Сватко?
— Машину знаю лучше, чем хозяйку. Ее "Волга” уже бывала у нас, меня приглашал мастер для консультации, встречал потом саму женщину, здоровались.
— К вам она не обращалась с просьбой о замене кузова? — спросила я Шершевича, который явно скучал от моих однообразных вопросов.
— Вы должны знать, — в голосе Шершевича послышалась назидательность, — что замена кузова ГАЗ-24 — самая для нас больная точка. Кузовов чрезвычайно мало, и на этот вид ремонта — жесткая очередь. По году люди ждут. Я в очередность не вмешиваюсь.
— А Гулин вмешивался в очередность? — не отставала я. Директор пожал плечами:
— Мне такие факты неизвестны. А Гулина я знал с лучшей стороны, о чем неоднократно, — он сделал ударение на этом слове, — рассказывал.
