Дягилев в воображении ясно увидел, как сын на берегу спокойно сидит на складном походном стульчике и терпеливо ждет, когда мать вернется обратно, смотрит в бинокль на их берег.
Он не стал говорить, что будет гроза и она не пройдет стороной, но захватит их с Любой в дороге и придется им очень трудно. Ему показалось, поверхность воды перестала быть плоской чашей, выгнулась в середине и этот барьер придется преодолевать особенно нелегко.
— Не хочется отсюда уходить, — сказала Люба.
Она следила за яхтсменом, который утопил магнитофон, выбрался из спасательного жилета и раз за разом нырял, надеясь выручить дорогую вещь.
— Как хорошо на этом берегу, — продолжала она, — я хотела бы сюда перебраться с детьми. Тебе придется достать лодку.
— Пора возвращаться, — глубоко вздохнул Дягилев. — Пора! — Его беспокоила перепахиваемая ветром, крепчавшим с каждой минутой, водная преграда. Поднятая волна была еще невелика, зато она шла уже всюду, и ветер рвал с ее серо-зеленых гребней белоснежную пену.
Они вошли в воду и поплыли.
И над ними молния ослепительным зигзагом распорола небо.
И раньше чем ударил далекий гром, вдруг смерилось и потемнело. И волны, бившие в лицо, стали свинцовыми, колючими и мешали дышать, не давали как следует оглядеться.
Дягилев не сразу заметил, что их относило в сторону, они не выдерживали выбранного направления и уже не видели свой заливчик.
Пошел дождь.
2
Почти сорок лет назад штурмовик старшего лейтенанта Петра Алексеевича Дягилева, разбомбив вражескую танковую колонну и рассеяв пехоту, был атакован немецкими истребителями, подбит, и все-таки ушел в облачность, и там его асы «люфтваффе» потеряли.
Самолет загорелся, и старший лейтенант приказал стрелку прыгать. Но тот не ответил. И нельзя было установить — то ли был убит, то ли повреждена связь. Облачное молоко не давало разглядеть стрелка.
Молчал сержант. Перед вылетом ему исполнилось девятнадцать лет. И число было сегодня девятнадцатое, и вылет стрелка — девятнадцатым.
Об этом подумал Дягилев.
Самолет вздрагивал, все больше и больше кренился, заваливаясь на левое крыло. И казалось, отпусти летчик хоть на мгновение штурвал, штурмовик тотчас опрокинется и войдет в штопор, рванется к земле.
Дягилев был ранен в голову и плечо. И не знал, что оглох, — он слышал очень хорошо, как работали оба мотора. Один из них горел на левой плоскости, давал перебои. Дягилев прекрасно его слышал и чувствовал, сколько мотору еще жить, пока не остановится.
