И вот отец пропал без вести. Совсем близко от их стоянки.
Не вернулся на базу.
Уже без него самолеты взмывают ввысь.
И воспитываются внуки.
— О чем ты думаешь, отец? — спросил мальчик. Он подошел и без всякой робости потрепал овчарку за шею, и Дик не огрызнулся и не тронул его, стерпел ласку.
— О чем? — переспросил Дягилев. — Вспомнил про твоего деда. Ты слышал, как только что пролетел самолет?
— Да. Очень уж сильно гудел, словно вражеский.
— Но сейчас же нет войны, — возразил серьезно Дягилев.
— Мне не понравился этот звук, — ответил мальчик.
«Потому что в наше время звук сильно отстает от движения», — хотел сказать Дягилев и промолчал. Понять такое вдруг и взрослому не просто.
— Ты видишь, привык ко мне Дик, — улыбнулся счастливо мальчик, — он скоро будет меня слушаться и я ему что-нибудь прикажу. Например, кину мячик в воду, как ты, и заставлю принести назад. Дик разрешает мне гладить даже голову.
— Ты же знаешь, сын: мама не хочет, чтобы Дик с нами ехал в город, — сказал Дягилев, — тебе и без того будет трудно с ним расставаться. Много труднее, если он тебя хоть раз послушается. Ты понимаешь?
— Чего ж тут не понять! Ведь тебе жалко с ним расставаться. Как же мы бросим его?
— Представь себе: вот ты бежишь по лесу, а тут Дик прыгает тебе на спину, а?
— А вдруг Егор Иваныч — шпион и Дик почуял?
— Но здесь же далеко от границы, — засмеялся Дягилев, — да и Дик вовсе не пограничная собака.
— Все равно. Наверняка Егор Иваныч рассказал не так, как было на самом деле, — настаивал мальчик.
— А что же произошло?
— Не знаю. Мне теперь стало жалко Егора Иваныча.
— Да. Бесспорно, Дик сбил его с ног. Больше мы не отпустим Дика гулять одного. Ведь верно?
— Ты разрешишь мне с ним гулять?
— Конечно, — сказал Дягилев и подумал, что мальчик уже сильно успел привязаться к собаке. И тут ничего не поделаешь. А Люба пристанет сегодня же, чтобы он нашел хозяина или избавился от овчарки любым другим способом. Но чем ближе становилась неотвратимая минута решительного и безжалостного шага, тем тяжелей ложилась эта неприятная забота в душе Дягилева. И выхода никакого не виделось.
В эти минуты, испытывая почти детскую обиду и горькую безысходность, которые затопили его всего, Дягилев был все-таки смущен. Дик отменно его слушался. Но столь необъятная и всесильная власть всякий раз при виде замечательной овчарки будоражила его и кружила голову, как ни одно чувство, что испытал в жизни ранее.
И сын, как сейчас выяснилось, жаждал приказывать, заставил своей лаской и терпением привыкнуть к себе Дика, чтобы пес подчинился.
