«Дочь уже большая и не должна потерять голову, — подумал он, — наверняка она выдержит это маленькое испытание». Дягилев воспитывал детей в спартанском духе, был почти жесток к ним, если они не желали быть самостоятельными, и сейчас он очень хотел увидеть Валю и Андрея готовыми без робости противостоять ненастью и одиночеству.
А вдруг это не так? Сидят в палатке и пугаются каждого шороха? И воля их оказалась подавленной страхом за мать?
Нельзя жалеть детей за беспомощность.
«Надо учить их всегда, при всяком удобном случае стойкости, а материнская слепая любовь им явно идет во вред, только потворствует слабостям», — мысленно отвечал Дягилев на еще невысказанные упреки жены.
— Если дети испугались, нельзя их жалеть, — сказал он вслух.
— И это ты мне говоришь?! — останавливаясь, возмутилась Люба. — Ты знал, знал! как я боялась воды, и заставил плыть до изнеможения. Этим до смерти напугал сына. Мало того, из-за тебя дети остались в грозу одни. Я чуть с ума не сошла… И неизвестно еще, чем все это кончится. Я больше не хочу тебя слышать. Не хочу!..
— Успокойся! — безнадежно махнул рукой Дягилев и, понимая взвинченность Любы и ее тревогу, все-таки сказал: — Сорок лет назад наши дети могли оказаться одни, в этом же лесу, в этой же палатке защитного цвета. Одни. Представь себе, могло бы так статься, что мы никогда не вернулись бы к ним. Что тогда? А ведь сплошь и рядом такое происходило во время войны. Горели с людьми эшелоны, дома… И множество взрослых погибло. И гибли, оказывались в плену из-за своей нерешительности, беспомощности, неумения самостоятельно разобраться в обстановке. Они гибли не только от пуль и снарядов…
— Ты так говоришь, словно сам был на войне, — раздраженно сказала Люба, и он увидел в ее глазах лишь досаду и злость, — я родилась в мирное время, и сейчас не идет война. И оставим этот разговор. Кажется, мы пришли… — она побежала вперед, и Дягилев не стал ее догонять, остановившись на том месте, откуда бросился в воду, стремясь на тот берег.
Вода помертвела от ненастья, растворив в себе свет, жизнь словно ушла на глубину и продолжалась там в темноте, во мраке, и до самого дна долетали удары неисчислимых дождинок, томительно беспокоя рыбу. И рыба стаями поднималась к поверхности, пьянела от переполненных кислородом капель, упавших с неба.
И Дягилев разглядел в обложном, но не сильном уже дожде, образовавшем всюду туманную завесу, несколько лодок на водохранилище, жавшихся к заливчику, рыбаки в темных плащах с капюшонами суетились на лодках, то и дело закидывая удочки.
