Свен Гедин в своем монументальном труде[4] показал, как медленно прогрессировали географические знания о стране, которая еще двадцать-тридцать лет тому назад была для большинства землей загадок. Ученый в своих знаменитых работах описал речные системы, горные цепи и метеорологические условия, но ни он, ни другие не занимались творениями рук человеческих, в то время как они одни только и привлекали мое внимание; помимо созерцания неутешительного запустения настоящего, я вызвал к жизни на этот раз следы былого и задумал вырвать их из забвения и заброшенности, вверяя памяти фотографии и научного исследования.
Мои единичные предшественники сделали едва ли больше чем просто обозначили названия мест, которые они посетили. Я же относительно каждого населенного пункта, каждого гомпа – как называют тибетцы монастыри – и каждой руины указал то, что еще могло представлять интерес с точки зрения религиозной, исторической и художественной.
Надеюсь, что вскоре за дневником последуют и научные труды [3]. Таким образом научные работники получат сведения о некоторых памятниках, затерянных в гималайских долинах, куда были перенесены, во всем великолепии их света и цвета, художественные традиции южной Индии. Никто, насколько мне известно, до сего дня не говорил о Мангнанге, который по своим фрескам XI века вполне может быть сравним с храмами Аджанты или Эллоры.
Мои исследования были тщательными и кропотливыми, но я не претендую на то, что мною сказано последнее слово о такой обширной, труднодоступной и такой богатой памятниками прошлого области. Вероятно, тот, у кого было бы в распоряжении больше времени, извлек бы на свет новые сокровища в краях, которые вот-вот поглотит пустыня.
Над грудами обломков, в стороне от изменчивого течения дел человеческих бдит в чистейшем сверкании своих ледников Кайлас – вечный символ Бога. Если духовные ценности не будут попраны также и на Востоке, безлюдье священной горы будет и дальше принимать в свою бесконечную тишь аскетов и садху, паломников и верующих, жаждущих очиститься и вновь слиться со Всеединым.
Хотел бы добавить, что эти мои путевые заметки являются не только исследованием прошлого, открытием исчезнувших цивилизаций, реконструкцией дел давно минувших дней, но также, а может быть, прежде всего документами культур, находящихся в процессе изменения и, возможно, угасания. Когда Тибет, по своему свободному выбору или в силу назревающих вокруг исторических перемен, будет вынужден жить в новых экономических и социальных условиях, когда его монастыри станут менее посещаемы, современные пути сообщения приблизят друг к другу не только отдельные провинции страны, но и Крышу Мира, и соседние ей страны, для тибетской культуры возникнет опасность видоизмениться, стать другой, затуманиться в некоторых своих формах, забыть о своем эзотеризме. Упраздните монашеские организации, откройте школы и больницы, замените созерцательную жизнь активной, вырвите тибетца из его уединения, и вы увидите, как мало-помалу этот духовный мир даст трещину; это, конечно, случится не за несколько лет, а на протяжении нескольких поколений. Религия тибетцев выживет, нет сомнения, но над интенсивностью чувства и воображения возобладает теоретическое книжное знание, всё более слабым или менее вдохновляющим будет голос учителя, ламы, и всё более ощутимыми толчки от превратностей общественной жизни. Потому во время моих путешествий, кроме того что я обращал внимание на документы прошлого, я хотел, насколько мне это удавалось, лично пережить опыт этих людей.
