— Хорошо пошла. Давай за ней! — От возбуждения старик засучил ногами и, как показалось NN, слегка обделался. Во всяком случае, запахло еще хуже, чем прежде (хотя хуже вроде было некуда), и NN попросил Алису опустить стекло и с его стороны.
Оба уставились на него, как на безумного. Первым подал голос старик.
— Ты это, дурила, не чуди. Не хватало нам еще коматоз словить. Тогда уж точно никуда не приедем.
— А куда ты надеешься приехать?
— Хоть ты ключ и захапал, но меня-то за дурака не держи, ладно?
— Отодвинься, а то блевать хочется.
— Не нравится?.. Чистоплюй хренов. Когда-то я сам таким был. Имел жену, бл-л-лин, дочку, бл-л-лин, любовницу, бл-л-лин, счета в банке — о, бл-л-лин! — короче, гребаную жизнь…
— А потом? — прервала Алиса его излияния.
— Чего — потом? — с туповатой подозрительностью спросил старик.
— Расскажи ему, что было потом.
— Потом, в одно гребаное утро, какая-то падла просыпается, мать ее, и ты перестаешь ей сниться. И оказываешься здесь, с ног до головы в дерьме. Хуже, чем поганый нищий, — нищему хотя бы подают. Хуже, чем конченый бродяга, — тот может попроситься переночевать…
— Не брызгай на меня слюной, — предупредил NN.
— Какого!.. — взвился старик и в сердцах пнул спинку водительского кресла. — Давай его выкинем на хрен!
— Вонючка! — Алиса резко затормозила, и старик снова ударился о спинку — на этот раз разбитым носом. NN успел упереться рукой в спинку переднего пассажирского кресла. Старик поднял голову и неожиданно улыбнулся — несмотря на кровавые сопли. Потом выставил средний палец без ногтя в направлении лобового стекла.
Розовый огонь стремительно удалялся, становясь едва различимым. В этом было что-то необъяснимо тревожное. В следующую секунду кроссовер уже резко набрал скорость.
«А что, если Хан прав?» — думал NN. Но кто теперь для него Хан? Искаженный отпечаток в памяти, ложный образ, одна подделка из многих. Все мы уже мертвы, а вся эта клоунада — просто слишком долго затухающий шум. Интересно, можно ли забыть или не заметить выстрела в голову? Можно ли убивать себя медленно? Случайно или намеренно очутиться в затерянной или скрытой точке разрушения всех законов и связей, сделаться средоточием смерти, из которого уже ничто не выходит наружу и которое непрерывно поглощает чужие воспоминания? Для любого, кто смотрит извне, он уже давно мертв и стал прахом, но его внутреннее время заторможено, практически остановилось, и в эту личную «черную дыру» он будет падать вечно. Как ни крути, таков и есть «тот свет» — навеки поглощенный, изъятый из мира, в который уже никогда не суждено вернуться. И ведь этот неимоверно растянутый, длящийся бесконечно момент умирания даже не назовешь загробной жизнью. Это было неподвижное движение к недостижимой смерти. Как сказал старик, в одно гребаное утро ты просто перестаешь кому-тосниться. Может, даже самому себе?
