Тогда так, срочно сообщай приказ: переименовать банку, называть — чистой. А Сетную, Жемчужную и другие оставить как есть.
Теперь никакой банки нет. Остров вырос. Сухая суша. Спаси и помилуй. Айда, собирайся, совещайся — места много.
Я «Безбожника»-то застал. Действительную службу отслужил, вернулся, заместо «Безбожника» плавает культпароход — тот же самый. А на колесном кожухе, или, по-нашему, на сиянии, новое название — «Моряна».
Культпароход мы любили. Ждали. На нем к нам кроме лектора привозили в море хор горластый, с десяток тощих балерин, в голубых юбках с синей полосой, баян со скрипкой. И кино, и баян, и магазин — все умещалось.
Золотые вензеля на носу, цветные флаги, радио на все море орет, рыбу разгоняет — весело. Ну, лекцию читали, мол, бога нет, и все такое. Нет, ну и нет. Ты иди старух агитируй — у них бог есть. А мне-то он на кой хвост нужен?
«Моряна» — это подходяще. Это по-нашему. Давай, айда — пляши, балерины. Сначала в баню сходим, потом в магазин — хорошо живем.
Тогда так, приходит время, закрываем морской лов. Надо рыбе вздышку дать, надо ей плодиться и умножаться в море. Правильная, скажу тебе, мера — запрет. Рыбу мы и в реке поймаем, когда она на нерест пойдет.
А этот старый, старый пароход еще живой. Скрипит, но тюх-плюх по каналу плавать может. Он и плавучим госбанком был, и инспекцией, и лабораторией — пароход не виноват. Только теперь его опять по-новому нарекли — «Иван Сусанин». Это вроде партизан такой был. Когда-то он в лес уманил не то французов, не то поляков — ты лучше знаешь.
Тогда так. Чтобы, значит, ни у кого обиды не было, наша братва от каждого названия по одному слову взяла в складчину и зовет по-своему — «Святой безбожник Иван моряк».
Истинно так было. А я как есть Заветный, так и хожу непереименованный, мы — ловцы, народ, Это слово не переименуешь.
А так что же? Все реки, впадая в море, теряют имя.
* * *
Отслужив действительную службу, Аркадий только с полгода покрасовался в казенных яловых сапогах, побренчал на танцах значками ГТО и ПВО и, не успев сбить подковок на армейских сапогах, в них же и на войну ушел.
И разнесло нас надолго. Закружило, заметелило… Подхватило и понесло, как щепки, через всю войну…
Не было ни писем, ни приветов. А кто испытал это, тот по себе знает, что, встретившись после войны, даже мало знакомые люди чуть не обнимались на радостях. После демобилизации в сорок шестом году я приехал в Станьевое. Ракин уже был в море. Встретились мы в колонне парусных реюшек. Обрадовались…
