Сева Булочка не дошел до Бранденбургских ворот и не штурмовал рейхстага. Упаси бог упрекать его в этом. В сорок пятом году он еще передвигался на всех конечностях. Сева никогда в жизни не видел отца, смутно помнил мать и не очень жалел о рано почившей в бозе бабушке, которая вырастила его. В память о бабке осталось несколько житейских мудростей, которые малограмотная старуха пыталась привить ему и к которым он теперь относился иронически, вспоминая их в минуты благодушия.
В отрочестве бабка шлепала его куцым вафельным полотенцем, которое она брала в госпиталях на стирку, и приговаривала: «Ходи в дверь! Ходи в дверь!» Сева тогда уже предпочитал не столь прямые, сколь скорые пути достижения цели и возвращался из школы в окно. Сделать это было нетрудно, ибо жил он с бабкой в полуподвальном помещении, где некогда состоятельные владельцы дома держали балыки из белорыбицы, вяленую рыбу, капусту в бочках и другую снедь, на которую излишняя влажность воздуха худо не влияла.
При более подробных педагогических беседах бабка назидательно повторяла: «Твой дед по маме был красный гвардеец! Не затем он мокнул в гнилом море — Сиваше, чтобы ты рос таким шалопаем!» Сева сейчас же любопытствовал, что это за гнилое море, была ли у деда винтовка, не ходил ли он в тельняшке и не оставил ли ему в наследство хоть пару патронов?
Деда старуха вспоминала часто, а на все вопросы об отце отвечала односложно: «Подарил тебя нам проезжий охвицер, с чудной хохлацкой фамилией в приданое, и на том спасибо. Я ей, дуре-то, говорила: «Ослепят те погоны-то золотые, ослепят…» Красивый был Булочка-то. И ростом с каравай».
По рассказам бабки выходило, что дед был фигурой положительной. Однако по бестолковости своей старая никак не могла уточнить хронологические подробности, и от этого получалась некоторая неразбериха. Незрелый, как грецкий орех в мае, мозг подростка дополнял отсутствующие места собственной фантазией. И получалось, что дед то лупил оккупантов на Украине, то ликвидировал кронштадтский мятеж…
По какой причине дед представлялся ему с бритой головой Котовского — непонятно. Тогда Сева надевал на деда чапаевскую папаху и тельняшку. Вместо устаревшей винтовки он вооружал его трофейным «шмайсером», или на поясе его болтался маузер в кобуре, напоминавшей плоское полено. Подобное вооружение мальчик, понятно, заимствовал с экранов.
В неполные восемнадцать лет Сева вытянулся, как молодой тополь на частной даче, и окончил десятилетку без медали и иных отличий, которые смолоду должны внушать мысль о собственном превосходстве.
