Помню, помню… Ты-то чего помнишь? Уж и перед войной не столь рыбы было. Но сазан играл.
Как-то раз, дед-то уж совсем старый был, поставили мы с ним сетки. Он на одной стороне, я на другой. Утром я рыбу выпутал, собираюсь уху заваривать, а дед спрашивает:
«Ты из своей рыбы варить думаешь?»
«Ну!»
«Не надо, Аркаша. Вари из моей — твоя несвежая».
«Как так несвежая? Она живая! Махалкой бьет!»
«Все равно несвежая. Ты пока ее в лодке с той стороны довез, у нее от испуга кровя свернулись. А от пуганой рыбы навара нет. Мы ее на приемку сдадим».
Он, дед-то, чудак был. Сказывали, в прадеда пошел.
Помер он на свадьбе у внука. Легко кончился. Все пел, плясал вместе с нами, потом стал притчу сказывать и с табурета упал. На прощанье сказал: «Жалко, жалко, детки, но похмелиться с вами не успею: навряд до утра дотяну».
Старики жили истово, на полный вздох. А ты? Тебе еще и пенсию не платят, а ты по больницам скоблишь дверь: почки, печенки, давление от утомления. Ты не мерь, и давления не будет. Кузьма-водовоз сроду не мерил, а помер? Достойно! Последний раз в пекарню воду привез и сказал: «Завтра помру. Провалиться мне на месте, если к завтраму не управлюсь. Накажи бог, если не помру! А не помру, в колхоз вступлю…»
Супротив Кузьмы не попрешь. Кузьма как скажет — так и будет. Век единоличником прожил, а тут на те — в колхоз…
Распряг Кузьма лошадь, продал ее цыганам по дешевке, долга раздал, бочку с яра в реку столкнул на замочку, чтобы она не рассохлась, пока новый водовоз отыщется… Купил восемь бутылок, шесть по людям раздал, две сам выпил — к утру готов! Супротив Кузьмы не попрешь!
Давай поднимай и крякай! Дед правильно говорил: «Живи, почесывайся, помрешь — свербить не станет». А ты почки, печенки… Якоря железные не вечны, котлы прогорают, рельсы износ имеют — все так! А реки? Реки всегда жить должны…
Ну, давай, давай не отворачивайся. Помянем Пашку Рябухина. Как так? Не как так, а так как… Тама! Перешептался. Федор Гарьянов его на сколь моложе? Тоже тама. Ты сколько в Станьевом-то не был? Все по Москвам ошиваешься? Год? Год — он смолоду короткий, а к старости он — век. За год-то мы семерых оттащили.
…Кто? Казаркин? Тама. Парторг наш бывший Алексей Силыч — тама… Под звездой! Пронякин? Тоже! Этот под крестом лег.
Эх, не это меня печет, калит, душу бередит: бывало, друга на фронте провожаешь — молчишь, родителей хоронишь — плачешь, жену переживешь — беда, не приведи господь детей своих пережить…
