Месяц прошел, а солдатик этот, всем на удивление, выжил. Одним-единственным глазом подмигивает, закурить просит. Еще неделька прошла, он уж в деревню, жене Фросе, письмо пишет, а там, глядишь, и за городской санитаркой увивается. А другого привезут — богатырь богатырем! Такому в цирке на ковре гирями лукать, и дырки в нем не найдешь, а у него, у бедолаги, глаза, как у снулого судака. Считай, тама… Переглянутся возле него хирурги — и пошли, руки за спину заложив. Где жизнь, где смерть — кто знает?
Один у нас лежал веселый лейтенант. Ваня-взводный. Было ему прозвище «Вдоль и поперек». Почему? Его в первый раз пуля в щеку поцеловала. «Ура! За мной!» Она его и щелкнула. Зубы навылет, язык целый. Полежал он в санбате, молочка попил — айда на комиссию. Ура кричать может? Пиши в строевую — война не кончилась. Опять воюет лейтенант. Все как надо, парень не робкого десятка. А на Курской дуге ему осколком прямо в лоб угодило. Видать, осколок на излете был: каску пробил, кость не осилил. Кожу на лбу до уха пропахал. Тут уж его в госпиталь. Контузия. Опять лежит, опять комиссия. Паморки не отбило? Воюй дальше!
Одного привезли с разрывной пулей в плече. Доставать стали, она и взорвись. Хирургу палец оторвало, а тому, сердешному, хоть бы хны.
А видал ли ты, как ноги пилят? Кто пилит, с него пот градом сыплется, с дровами меньше употеешь. Да, нагляделся я на том, медицинском, фронте…
А сам-то я уже на поправку шел. В самоволки начал похаживать. Каюсь — было дело. Как-то на рассвете являюсь, на моей койке лежит какой-то свеженький. Только привезли. Теплый. Хрипит и булькает… Ну, не за ноги же его с моего насиженного места тащить? Ушел я в каптерку и на шинелях спать завалился, а дрыхнуть я был здоров. Просыпаюсь, слышу, санитарки за переборкой болтают: «Господи, какой был мужик здоровый, и на тебе. Кто бы подумал? Эх, Аркадий Аркадьевич, Аркаша…»
А одна кучерявая, та ажник всхлипывает: «Я, — говорит, — когда его документы главврачу сдавала, то посмотрела в красноармейскую книжку — не женатый. А я ему третьего дня по роже дала. Дура я, дура…»
А пожилая посудомойщица говорит: «Прямая дура! Меня бы он погладил… Такому мужику цены нет. Весь при фигуре, все детали целые, опять же обходительный, работящий. Его все врачи уважали. Хирург даже ноги с ним на переменку пилил… Жаль, бабы, Ракина. А с чего помер-то?»
«А еще чего в книжке сказано?»
«А то и сказано, что он родом с Каспия. Рыбак. Из села. А сельские люди — они обстоятельные, степенные. Не то что городские, за любой юбкой не погонятся… А я не шутейно, всерьез, по щеке, из всей силы… Он, бедный, только глаза опустил: «Напрасную вы мне, — говорит, — Таечка, обиду нанесли…»
