А Фрол жадничал. Сам не видел, но сказывают, он блудил: режаки на красную рыбу ставил. При жизни не попался, а как утонул — тому полное подтверждение.
На Артамоновской протоке течение лютое — вихрь. Шапку брось — через пару дней в Махачкале поймаешь. По этой протоке дед Фрол и уплыл на куласе к морю.
День прошел, другой — назад не вертается. Айда, поехали искать. А чего искать-то? Как только поглубже вышли, так и увидели: пустой кулас плавает. Кулас вверх дном, а плывет чудно — боком вперед. Поближе подошли, мама родная: кулас от них убегает. Багром подтянули — к куласу белуга привязана. А Фрол где? Кукан капроновый, крашеный — его, хватка узла тоже им сделана. На белуге поранов нет, значит, он ее не снастью, а режаком взял. Изловил. Выпутал. Сам и на кукан посадил и к куласу привязал — дело ясное.
А потом чего и как? Гадай не гадай, пропал старик. Вода не скажет. Случилось, плавом белугу брали, в бударке два мужика, не Фролу чета, и рыбина их трясла, кидала как хотела, а то еще и с лодки кого помешковатей в воду сдернет. А тут старик ветхий, руки трясутся, с первого раза ногой в штанину не попадет. Спаси и помилуй. Пошел дед ракам на закуску…
Нет. Через неделю баркас морской охраны его нашел. На шалыгу выбросило. Посинел, распух и все такое, а раком не обкусан…
Наука-то наукой, а как я считаю, на быстрой воде, где течение — вихрь, рак не держится. Он же не «Ракета» спротив течения полным ходом летать? Об этом я Валерию все в письме отписал. Не отвечает. Его, сказывали, теперь на тюленей перебросили, изучает, не тюлень ли всю рыбу извел?
* * *
В Станьевом, считай, каждый двор дерево сторожит. Тополь черный. Какая же прелесть эти вековечные тополя — храм, шатер божий. И дома у этих тополей, как цыплята у мамки под крылом. Где-то у меня записано, Аркадий рассказал: «Я свою жизнь считаю как пирог на три ломтя поделенный: до войны, война и после нее. Повидал я немало, а недавно с моря бегу, глянул на село, так его вечернее солнце высветило… удивился, будто первый раз увидел…»
Дом Аркадия два тополя-великана охраняют, он под ними, как яичная скорлупа — не больше. Тополей, как и кленов, в России много подвидов. Клен полевой, клен остролистый, татарский, даже ложноплатановый есть. Тополей еще больше. Осина тоже тополь — тополь дрожащий. Есть тополя белые или серебристые, тополя лавролистные, душистые, корейские, тополь Болле и другие. А черный тополь называют осокорем.
Конечно, прадед Аркадия ботаники не знал, но породу дерева, которое у дома посадил, выбрал верно. Любит это дерево расти у берегов, рек, в старицах, у озер. В Волго-Ахтубинской пойме есть большие древостои осокоря, а ближе к морю встретишь лишь отдельные куртинки. Не посадил мужик родную березу, а как бы ему, беглецу из-под Васильсурска, хотелось, наверное, белую березу выходить? Знал — не пойдет. Сгорит в нашей жаре. Знал и то, что осокорь дольше стоит, два-три века, и вымахивает вширь ствола до двух метров, а вверх — более тридцати. При этом имеет такую могучую и причудливую крону, что одно дерево лес заменит. Я и теперь дом Аркадия по осокорям издалека отличаю.
