— Вы знаете, как его имя? — спросил я моряков.
— Конечно, господин доктор, — вразнобой принялись отвечать матросы, — это Увар Озеров… кочегар… отличный мужик был…
Договорились похоронить Озерова на рассвете. Но стоило мне отвернуться, как возле не успевшего остыть тела началась какая-то суета и возня.
— Я т-того… с-сапоги… — пролепетал, заикаясь, седоусый фельдфебель. К груди он прижимал, будто младенца, левую ногу покойника. — М-можно?
Я поглядел на обмотанные грязными полосками ткани фельдфебельские ступни. Кивком позволил снять с мертвого обувь. Если кочегар действительно был хорошим мужиком, он бы понял… В ту же секунду незнакомый молодец из «троглодитов» принялся стягивать с Озерова испачканную кровью форменку, а его бородатый приятель потащил за штанины крепких матросских брюк.
Чтобы не видеть этого отвратительного зрелища, мне пришлось перейти на другую сторону площадки. В мыслях я, конечно, оправдывал действия голодранцев, однако на душе моей скреблась сразу дюжина бродячих кошек.
Большинству из нас этой ночью пришлось спать под открытым небом, завидуя тем, кому нашлось место в землянке.
Я был бы рад сказать, что заботы превратились в рутину, что работать оказалось хоть и тяжело, но в целом участь наша ничем не отличалась от судьбы обыкновенных каторжников, корпящих день и ночь в глубине сибирских руд. Я был бы рад сказать, что желудки наши постепенно привыкли к отвратительной пище, добываемой не менее отвратительным способом. Я был бы просто счастлив заявить, что мы хоть и потеряли лишние фунты веса, зато стали поджарыми и крепкими, словно стая волков. Что со временем зловоние «шуб» перестало ввергать нас в дрожь, что мы больше не теряем головы от ужаса и от отчаяния, что мы сплотились в команду единомышленников, что по вечерам у костра строим планы побега…
Но все это было бы ложью. Неумной, бессовестной ложью. Ибо каждые сутки являлись для нас суровым испытанием. Испытанием на твердость характера, на силу воли, на прочность сухожилий, в конце концов. Каждый день нам приходилось сталкиваться с происшествиями трагическими и бесчеловечными. Каждый божий день мы боролись за свои жизни, за сохранность рассудков. А последнее оказалось самой сложной задачей…
Мы шатались от голода, мы слабели, нас постоянно мучила тошнота. Мы еле-еле поднимали лопаты и уже едва были способны взбираться на вал. Я стал по-новому смотреть на Карпа Дудкина и его чумазую шайку. Как эти люди умудрились выжить, имея тот же минимум, которым мы располагаем сейчас? Или они изначально принадлежали к иной человеческой породе: более хищной, жестокой, живучей?
