.
— Это… Это как в рекламе. «Живи сегодняшним днём», типа того? — недоверчиво спросил Серый и сам же себе ответил: — Да ну, фигня какая-то. Сегодняшним днём собачки живут. И кошечки. Где покормили, там и родина.
— Да-а-а?.. — с непонятной интонацией протянул Челло, без улыбки посмотрев на Серого. — А как же свобода?
— Какая свобода?
— Ну как, — Челло воодушевлённо взмахнул руками и Серому показалось, что все вокруг пришло в движение — колыхнулся туман у реки, за дорогой закачались ветви деревьев, даже облака переместились, разметавшись по небу, как пьяные любовники по кровати. — «Liberte, Egalite, Fraternite», Робеспьер, Марат, Дантон, доктор Гильотен, танцы на могилах…
Серый засопел, покосился на разномастные обелиски и пирамидки домашних любимцев жителей Средневолжска.
— Нафига тут танцевать?
— Да не тут! — вдруг заорал Челло, и волосы его встали дыбом. — Разуй мозги, юнга! Нельзя же жить только одной извилиной на букву «Б» — бухло, бабы, бабки!
— Не ори! — окрысился Серый. Его уже давно раздражал этот разговор, но он почему-то продолжал его. — Какой я тебе, нахрен, юнга?
Челло опустил руки, сунул их в карманы, сгорбился и опять стал похож на диковинного тропического зверя или даже птицу — его пористый серый нос нависал над бородой, словно клюв.
— Ты, конечно, не юнга. Да и я не Джон Сильвер, — пробормотал Челло. — Ладно, забудь. Холодает…
— Ага. Салкын[15], билят, — Серый неожиданно почувствовал неловкость и попытался сгладить её, как умел.
— Я пойду, — сообщил Челло после паузы.
— Куда?
— Искать истину.
Серый непонимающе хмыкнул.
— Bonum vinum lactificat cor hominus[16], — с усмешкой проговорил Челло и широко шагая, двинулся к воротам, оставив Серого одного.
Челло никогда не прощался и не здоровался.
Скрипнула ржавая воротина, тёмный силуэт Челло мелькнул у забора и канул в сумерки как в воду. Серый полез за сигаретами, но в пачке осталась последняя, «ментовская», и он решил приберечь её на «перед сном».
Солнце давно село и закат выцвел; из багряного небо сделалось розовым, потом каким-то мутно-ржавым, марганцовочным, а облака потемнели и налились зловещей тяжестью. Над головой Серого зажглись первые звезды, робкие и одинокие, а в окнах девятиэтажек «Коминтерна» разгорелись тусклые огоньки.
Потом потух фонарь — видимо, перегорела лампочка. Сразу стало тоскливо и скучно.
Надо было пойти, проверить Афганца, запереть ворота и двигать в город, пока окончательно не стемнело, но Серый стоял и словно бы чего-то ждал, глядя на Средневолжск, на тюлевые занавеси тумана, ползущего с Волги, на падающее в ночь небо. Мыслей у него не было никаких, даже на букву «Б». Он просто стоял, и ночной уже холодный ветер студил лицо, вышибая из глаз слезы.
