— Пообождать просил недельку-другую, — ответил Ермак Тимофеевич.
— Ох уж это мне жданье да жданье… Дождётесь до беды, с людьми не управиться, как забушуют…
— Да много ли их бушевать-то будет?.. Большинство-то, кажись, довольно, краль завели себе, — горько усмехнулся Ермак.
— Не узнаю тебя, атаман, чему радуешься. Краль завели… Это-то и неладно, перепортятся вконец, к ратному делу годиться не будут… Только я наших людей знаю. Не из таковских… Смута выйдет, все пристанут к тем, кто из посёлка тягу задаст на вольную волюшку, в степь просторную, куда и крали денутся, бросят, не жалеючи. Для казака нет лучшей крали, как пищаль да меч булатный…
По лицу Ермака во время горячей речи его друга и помощника пробежали мрачные тени. Он как бы слышал в этих словах упрёк самому себе. Ведь он был почти рад этой отсрочке похода, выговоренной Семёном Иоаникиевичем. А всё из-за чего? А из-за того, чтобы лишний раз увидеть в окне верхнего этажа хором строгановских стройную фигуру девушки, почувствовать хоть издали на себе взгляд её светлых очей да ходючи в хоромы, быть может, ненароком встретить её на одно мгновенье, поймать мимолётную улыбку уст девичьих.
Какой он казак? Какой он атаман разбойников? Баба он слабовольная!
Нет, надо покончить с этим… Не Ермаку Тимофеевичу поддаваться женским прелестям. Не радости семейной жизни на роду его написаны… Нарушишь главный завет отца — погибнешь ни за синь порох. Эти-то бродившие в его голове мысли и нагоняли тучи на его лице.
— Потороплю старика. Будь по-твоему, — сказал он Ивану Кольцу.
В голосе его послышалась невольная дрожь. Есаул удивлённо посмотрел на него и тут только заметил особенно странное выражение его лица.
— Что это с тобою, Тимофеевич? В жисть не видел тебя такого-то…
— А что? — встрепенулся Ермак.
— Как что? Да ты туча тучей… Что с тобою приключилось?
— Ничего, так! Что-то не по себе, недужится… Засну вот, может, сном пройдёт.
— Засни, засни, а я пойду с ребятами погуторю, может, и разговорю.
— Чего разговаривать их? Скажи, что скоро в поход двинемся, — раздражительно заметил Ермак Тимофеевич, укладываясь на лавку, подложив себе под голову скинутый им с себя кафтан.
Иван Кольцо взял шапку и пошёл из избы, но на пороге оглянулся на уже лежавшего Ермака и сомнительно покачал головой.
— Приворожила, — проворчал он себе под нос. — Вот она, баба-то, сила! Ермака осилила.
Он окончил эту фразу за дверью избы и пошёл, насвистывая, по селу.
Ермак Тимофеевич между тем не спал. Ему спать не хотелось. Он нарочно сказал, что заснёт, чтобы некоторое время полежать с закрытыми глазами, сосредоточиться.
