— Настаивайте, — разрешили ему.
А Ежи почесал руку и подумал, что этого, чересчур уж резвого, надо было еще там, на озере, проклинать.
— Вы не можете вот так жить одна!
— Почему?
— Это… это просто неприлично!
— Почему?
— Вы… издеваетесь?
Ежи мысленно присоединился к вопросу.
— Я интересуюсь, — уточнила Стася. — К тому же я не одна.
— С котиками.
— И с Евдокимом Афанасьевичем.
— Он дух!
— С Ежи?
— Лучше бы он был духом!
— Поговорите, может, и согласится.
Ежи заранее решил, что не согласится. Во-первых, в человеческом бытии были свои несомненные преимущества, а во-вторых, обойдутся.
— То есть, вы собираетесь жить с… посторонним мужчиной…
— С двумя. Или даже с тремя, если считать Антошку.
— Антошку можно не считать, — великодушно разрешил Радожский.
— Это почему?
— Потому! Вы все-таки издеваетесь. Ведьма.
— Я только учусь, — Стася вздохнула и иным, спокойным тоном, сказала. — Я понимаю, что вы привыкли к иному. Но и вы поймите, что я тоже привыкла к иному. У нас с вами категорическое несовпадение мировоззрений. И подозреваю, это не лечится.
Радожский ничего не ответил, лишь засопел громко и обиженно.
— Поэтому извините, но я пока буду делать так, как считаю нужным. У меня есть дом…
— Который того и гляди рассыплется.
— Не рассыплется, — проворчал Ежи.
— Подслушивать неприлично, — глаза Радожского нехорошо полыхнули. А ведь маг неслабый, огневик. У них вечно силы больше, чем сдержанности.
— Зато полезно, — сказал Ежи и сам себе удивился. Прежде он бы промолчал, признавая, что поступил не самым лучшим образом, ведь и вправду воспитанные люди чужих разговоров не слушают. — Вы говорили громко. Так вот, дом, пусть и несколько заброшен, но не настолько, чтобы его было сложно привести в порядок.
— Послушайте, — Радожский дернул шеей. — Настоятельно не рекомендую вам лезть в чужое дело.
— Оно не чужое, — Ежи потер глаза, перед которыми заплясали искры. — Оно общее… или вы не хотите от проклятья избавиться?
— Хочу и поэтому говорю, что нам следует пожениться. И как можно скорее.
Он поднял руку и рукав дернул, вымещая на нем раздражение. Ткань, правда, хорошею оказалась, не продралась, затрещала только.
— Я и так вижу, — заверил его Ежи. Он и вправду видел черноту, обвившую запястье, вошедшую под кожу и глубже. И чернота эта, обжив руку, поднялась уже до локтя, а там и выше.
— Если видите, то должны понять… мне тоже не слишком радостно, что приходится… я предпочел бы взять в жены женщину, которая, если не любит, в конце концов, любовь — это роскошь, то хотя бы не сопротивляется — Радожский все же не оставил рукав, верно, был слишком уж раздражен. — В жизни не принуждал кого-то, но… выбора нет.
