Следствие… Стоит его начать, слухи расползутся не только по заводу, по области, достигнут Москвы, а Борис не мальчик, стал директором в войну, за ним прочная репутация честного и смелого человека; на любой серьезной конференции, как только объявляли о его выступлении, все сбегались в зал, знали — Ханов говорит остро, никого не боясь… Может быть, клевета?
Петр Сергеевич поднял голову, спросил об этом молодого человека.
— Надо проверять, — ответил тот сухо, не меняя позы. — Но…
Петр Сергеевич ждал, что последует за этим «но», а молодой человек молчал, стало слышно, как тонко звенькают оконные стекла от густого потока машин, несущегося по улице.
«Проверять» — это и значило начать следствие, оно или подтвердит все, что изложено в записке, или отвергнет, хотя бы частично.
— Так что же «но»? — тихо спросил Петр Сергеевич.
— У нас редко бывает неточная информация, — помедлив, нехотя сказал молодой человек.
Петр Сергеевич хотел спросить: «У кого это у вас?» — но тут же понял нелепость вопроса, закрыл папочку из тонкого коричневого коленкора.
— Благодарю.
Молодой человек быстро вышел, почти бесшумно притворив дверь; тут же зазвонил телефон, трубку надо было снять обязательно, но Петр Сергеевич не мог поднять руки. Телефон смолк, и вскоре приоткрылась дверь, Лидочка просунула испуганное лицо; она не стала пользоваться селектором, решила заглянуть сама: что случилось? Но, увидев Петра Сергеевича сидящим за столом, растерянно проговорила:
— Петр Сергеевич, вам…
— Я не могу сейчас говорить, — глухо ответил он.
Она все ждала, не зная, как поступить дальше, смотрела на него в тревоге.
— Я сам… сам сообщу, — махнул он рукой, и Лидочка торопливо закрыла дверь.
У него не было сил подняться, подойти к окну, где он любил стоять, когда надо было обдумать нечто важное: ощутил ноющую боль в сердце, расстегнул рубаху, несколько раз провел по груди ладонью. Он уже давно привык, что каждый день нес с собой больше неприятностей, чем радостных сообщений, это было естественно и нормально, он тут и сидел, в этом кабинете, чтобы больше заниматься неприятностями, находить выход из дел, которые казались безнадежными, или исправлять то, что напортачили другие; все это было привычным, он знал: движется дорогой, усыпанной острыми каменьями, давно научился не замечать боли от мелких ран, потому что направление дороги определено им самим, и движение по ней считал главным в своей жизни. Но эта записка о Ханове не укладывалась в понятие будничных неприятностей, это был удар, и с неожиданной стороны. Может быть, для кого-нибудь история с Хановым тоже стояла в ряду неизбежных неприятностей, потому что в нынешнем году, да еще, пожалуй, и раньше, стали внезапно высвечиваться темные закутки огромного хозяйства, и в закутках этих обнаружился смердящий мусор, о существовании которого вроде бы никто не предполагал, а на самом деле запах из этих закутков доносился давно, да люди, занятые срочными и сверхсрочными делами, старались его не замечать. А ныне то об одном директоре, в чьих руках сосредоточены огромные денежные средства, вынесут данные следственных органов на коллегию, то обнаружится целая шайка мошенников, торгующих дефицитным металлом, то откроются приписки… От всего этого можно было свихнуться, потому что в скверных делах оказывались замешанными люди, которым искренне верили. Однако же Петр Сергеевич считал эту очистительную работу великим благом, потому что, придя в этот кабинет, твердо решил: ему нужна обнаженная правда о положении дел, какой бы уродливой и неприглядной она ни была… Все так, все так… Но Ханов… Это совсем другое дело, это почти родной человек, которому он так верит… Дача под Москвой… Дача. Почему-то все остальное как-то стушевывалось, отодвигалось в тень, хотя по сравнению с каменным двухэтажным домом, воздвигнутым, как это указывалось в записке, из «строго фондированного материала», другие обвинения выглядели весомее. Однако же загородный дом всплывал перед глазами, как яркое дразнящее пятно, и Петр Сергеевич вдруг понял, почему: на дачу можно взглянуть, хоть сейчас поехать и убедиться в реальности ее существования. Борис ни разу не обмолвился, что у него есть дом под Москвой, а ведь он мужик хвастливый. Петр Сергеевич запомнил название поселка, указанного в записке, в котором находилась дача Ханова, его адрес. «Вот что я сейчас сделаю… К черту все дела… Надо ехать, надо немедленно ехать». Он еще не успел как следует обдумать свое решение, а рука уже тянулась к клавише селектора.
