— А как же мне? — с трудом произнес он.
— Ты ведь помнишь, какой я была, — тихо произнесла Вера Степановна. — Тогда, после войны… Помнишь?
Он помнил.
— Я ожила из-за Алеши… Так случилось… Я из-за него ожила. — И вдруг она заспешила, заговорила торопливо: — Он еще придет к тебе, вот увидишь — придет… Только нужно время… Мне и ему… Нужно время. Дай нам его… Я тебя очень прошу, Петя, дай нам его. — И, пока она говорила, у нее и в самом деле навернулись слезы, она их не вытирала, слезы медленно ползли по ее щеке.
— А мне что делать? — теперь уже в полной растерянности проговорил он.
— Я скажу, я сейчас скажу все, — заторопилась она. — Ты все начнешь сначала… Только не перебивай! Нет, не сначала, ты продолжишь. Я ведь знаю, ты любишь свое дело… Очень любишь. Я нашла Прасолова… Это Володин приятель. Помнишь, я тебе все говорила о Володе Кондрашеве… Его убили — ты знаешь… А Прасолов, он профессор. Ты, наверное слышал… Но не в этом дело. Он сразу нашел выход. Запросил институт: с кем ты кончал? Вас мало в живых осталось, очень мало. Но есть Борис Ханов… Ты должен его помнить, не можешь его не помнить…
— Я его помню, — ответил он.
— Ну, как хорошо! — обрадовалась она. — Он сейчас директором завода. Прасолов его хвалил. Я говорила с Хановым. Они строят прокатный цех… Какой-то очень новый хороший цех. Зовет тебя, говорит: все для Петра сделаю. Ты поезжай к нему… И квартиру обещал…
Петр Сергеевич потрясенно смотрел на нее, ничего подобного не ждал; понимал: со справкой об освобождении из заключения да и после того, что он натворил в прокатном цехе, его на инженерную должность не возьмут, а пока он докажет свое умение — годы пройдут.
— И кем же он меня возьмет?! — удивленно спросил он.
— Не знаю… Я в этом не разбираюсь. Но Ханов мне сам говорил: у Петра хорошая школа, он не мог всего забыть, ведь дорос до начальника цеха… А авария? На таком оборудовании и не то могло быть. В общем, вы встретитесь, и он все скажет. До него тут шесть часов езды на поезде. Ты завтра должен быть там.
— А ты?
— Я уеду через час. Переночуешь здесь, захлопнешь дверь. Твой поезд в семь утра.
Папироса у него погасла, — видимо, отсырел табак, — он снова щелкнул зажигалкой и задумался: да, ничего не скажешь, хватка у Веры сильная; пока он добирался до Москвы, она сложа руки не сидела.
— Ты обживешься, — теперь она говорила спокойно, — войдешь в нормальную жизнь, будешь потом приезжать к нам. Постепенно Алеша привыкнет к тебе… Ну, разве это не разумно?
