Уметь улыбаться, когда хочется рыдать.
Говорить с трибуны совсем не те слова, о которых думалось, которые сверлили мозг.
Обжираться на банкетах до заворота кишок и не угостить конфеткой сироту в своем подъезде.
Молчать — до помрачения рассудка, до обморока, — но молчать, когда твою жену усылают в лагерь, а ты член Политбюро и хочешь выжить. Как молчал Калинин, когда арестовали, схватили его жену Екатерину Лорберг Калинину… Или театрально, по-рабски заливаться смехом, как заливался Бухарин, когда Сталин публично называл жену его, юную Ларину, шлюшкой. Петь или танцевать, если просит вождь. Даже если не умеешь или не в настроении. Пускаться, например, в гопака, даже если мешают короткие ноги и брюхо, как у Хрущева.
Но в Волынском перед фактом ареста своего мужа, генсека комсомола Александра Косарева, моя бабушка считала, что все-таки имеет право задать вопрос майору в носках. Рубануть напрямую, чтобы узнать, какая судьба ее ждет, что ей-то делать дальше.
И она спросила:
— Меня вы тоже арестуете?
— Нет, Мария Викторовна, — убежденно отвечал майор в носках. — Мы этого не планировали.
Но когда Мария вышла в коридор проститься с Косаревым, вдруг, как черт из табакерки, в дверном проеме нарисовался Берия, который увидел, как Мария преданно обнимает мужа, и, махнув рукой в сторону моей бабушки, сказал:
— Эту тоже прихватите!
— Лаврентий Павлович, — сказал Косарев, — вам не придется об этом жалеть? Вы уверены, что берете именно того человека?
— На месте разберемся, — холодно ответил Берия. — Поехали!
Вполне вероятно, что Берия не планировал брать Марию Викторовну в тот же день. Имея в виду, что это не дальновидно. Никому не выгодно, чтобы она сидела на Лубянке. Выгоднее — чтобы на свободе, потому что ничто с такой силой не действует на узника, как неизвестность о родных. И тут открываются такие просторы для шантажа! Пригрози врагу народа арестовать жену, пустить ее голую по кругу пьяных надзирателей — что угодно подпишет.
Однако кавказская горячность и лютая ненависть к Косареву, очевидно, вынудили Берию потерять самообладание. А также чересчур смелое поведение бабушки, которая показала Берии своим поведением при аресте Косарева, что ни капли не верит в вину своего мужа.
Машу увезли прямо с порога, даже не дав переодеться, в чем была — в халате, в домашних туфлях, безо всякого приказа или ордера на арест. Ей был 31 год.
Хмурым выдалось утро.
Несколько машин двигались по Староволынской улице в сторону Можайского шоссе, то есть старой Смоленской дороги, что назовут потом Кутузовским проспектом.
