– Смахни слезу, дружок ты мой…
Я стиснула зубы. Несмотря на то что у всех нас за плечами были многие годы обучения – у меня имелись диплом по теории, полученный в училище, и еще один по практической госпитальной работе, и третий по узкой специальности, – эти мужчины обожали говорить с нами свысока, как будто мы, женщины, слабый пол, нуждались в их помощи. Но вежливость всегда окупалась, поэтому я спокойно попросила:
– Когда у вас выдастся свободная минутка, вы не могли бы вдвоем отнести анонимного пациента вниз?
– Все, что пожелаете, медсестра Пауэр, – отозвался О’Шей.
Гройн нагнулся к переполненной медной пепельнице, затушил в ней недокуренную сигарету и припрятал в карман, чтобы докурить потом. При этом он напевал:
Не плачь, не вздыхай до утра.
Нет худа, милок, без добра.
Прости-прощай, браток,
Бывай и будь здоров, дружок!
– Благодарю вас, джентльмены!
Направляясь к лестнице, я почувствовала легкое головокружение. Сегодня у меня во рту не было ни маковой росинки.
Спустившись в подвальный этаж, я пошла не сразу в морг, а во временную столовую, которую устроили в больничной кухне. Нашу столовую в цокольном этаже переоборудовали в отделение для больных гриппом, поэтому теперь еду для персонала подавали в квадратном помещении без окон, где пахло мебельным лаком и овсянкой и еще витал запах тревоги.
Нас, врачей и медсестер, еще державшихся на ногах и выходивших на смену, осталось так мало, что очередь в столовой была довольно короткой. Люди стояли у стен и жадно поглощали массу яичного цвета с чем-то, похожим на сосиски. Я заметила, что примерно половина носила маски: те, кто еще не переболел гриппом или (как медсестра Кавана, предположила я) опасались лишать себя ощущения безопасности, которое давали им тонкие полоски марли.
– Двадцать часов работы и всего четыре часа сна! – раздался за моей спиной девчачий возглас.
Я ее узнала: это была практикантка нынешнего года, которой казалось в новинку работать в отделении полную смену: молоденьким практиканткам недоставало нашей выносливости.
– Новых пациентов теперь кладут в коридорах, – недовольно пробурчал врач. – По-моему, это очень негигиенично.
– По мне, лучше уж так, чем их отфутболивать, – заметил его коллега.
Оглядевшись, я поразилась, до чего тут собралась разношерстная компания. Некоторые врачи были явно преклонного возраста, но и они требовались в больнице, по крайней мере до конца войны, чтобы подменить молодых докторов, отправившихся на фронт. Я видела врачей и сестер, побывавших на фронте и получивших ранения, но недостаточно серьезные для полноценной военной пенсии, так что они снова вернулись в больницу, несмотря на заработанные шрамы, хромоту, астму, мигрень, колиты, малярию или туберкулез. В детской хирургии, как я слышала, работала медсестра, которую одолевал хронический страх насекомых, якобы ползающих по ее телу.
