Она закрыла окно, опустила маскировочную штору, зажгла лампу над кроватью и взяла >,,Листья травы” Уитмена. Внезапно в дверь постучали.
— Войдите.
Брандель. Она ему обрадовалась.
— Простите, я не хотел вас испугать, — сказал он, — я был в посольстве, потом у вас...
— В приюте все в порядке?
— Да, да. Дети прекрасно себя ведут. Мы делаем вид, будто это такая игра, но, думаю, они сообразительнее нас.
— Что в городе?
— Горит вся северная часть. В Праге сплошной ад. Но мэр Старжинский приказал бороться и мы боремся. Нет ли у вас коньяку?
Габриэла достала из шкафа бутылку и тревожно посмотрела на Алекса: без Андрея он в основном пил чай. Алекс проглотил коньяк и закашлялся. ”Может, это из-за налета, - подумала Габриэла. — Нет, он о чем-то молчит”.
— В чем дело? — спросила она.
— Андрей в Варшаве.
Она схватилась за живот, словно ее ударили.
— Во-первых, он цел и невредим. Он был ранен, но все обошлось. Сядьте, сядьте, пожалуйста.
— Как ранен?
— Я же говорю, ничего страшного, успокойтесь, возьмите себя в руки, прошу вас.
— Где он? — ей действительно удалось взять себя в руки. — Рассказывайте.
— Один Бог знает, как ему удалось вернуться в Варшаву. Просто чудом.
— Алекс, пожалуйста, скажите мне правду, он тяжело ранен?
— Нет, но он сломлен, Габриэла.
— Где он?
— Внизу на лестнице.
Она бросилась к дверям, но Алекс схватил ее.
— Послушайте меня, Габриэла, он совершенно подавлен. Вы должны держаться. Он сначала пришел ко мне, попросил пойти к вам, потому что... не хочет, чтобы вы его видели в таком состоянии. Понимаете?
Она кивнула.
— Тогда погасите свет, и я пошлю его наверх.
Она оставила дверь открытой и выключила свет. Она слышала, как Александр спустился вниз, что-то сказал. Ожидание казалось бесконечным. Наконец раздались медленные шаги, потом он вошел.
— Андрей, — выдохнула она.
Он наощупь подошел к кровати, свалился и застонал от боли. Габриэла склонилась над ним, провела рукой по лицу. Глаза, уши, нос, губы — все цело. Руки, пальцы, ноги — тоже. Она успокоилась. Сев на край кровати, она начала нежно гладить его по голове. Его лихорадило, он судорожно хватался за одеяло.
— Теперь уже все хорошо, дорогой, все хорошо.
— Габи... Габи...
— Я здесь, дорогой.
— Они убили моего коня! Моего Батория!
По всей Варшаве выли сирены.
