Когда нацисты пришли к власти, Франца Кенига очень смутило их поведение. С несвойственной ему запальчивостью называл он этих коричневорубашечников ”толстокожими, безмозглыми громилами”, радуясь тому, что живет в Варшаве и не имеет отношения ко всей этой смуте в Германии.
Но все изменилось. Наступил тот месяц, та неделя, тот день и час... Освободилось место декана медицинского факультета. По всем статьям получить его должен был Кениг - и по возрасту, и по опыту, и по преданности делу. Он даже подготовил свою инаугурационную речь[4], но так никогда ее и не произнес: на должность декана назначили Бронского, который был на пятнадцать лет моложе.
Он хорошо помнил, как тогда Курт Лидендорф, глава этнических немцев Варшавы, шептал ему на ухо:
— Доктор Кениг, это пощечина всем нам, немцам. Это страшное оскорбление.
— Чепуха... чепуха...
— Может, теперь вы поймете, что Версальский договор - позор для немецкого народа. Взять хотя бы вас. Гейдельберг... Женева... Человек большой культуры, а вас сделали никем. Вы тоже жертва еврейских козней, как и все немцы. Гитлер говорит...
Еврейские козни... Бронский... еврейские козни...
Единственное, чего хотел Франц Кениг от этого мира, которому он честно служил, — стать деканом медицинского факультета Варшавского университета.
— Заходите вечерком к нам, герр доктор, побудьте со своими! Из Берлина специально человек приехал потолковать с нами.
А толковал берлинский гость вот о чем:
— Нацистские методы, может, и грубы, но чтобы восстановить справедливость, нужны волевые, сильные люди. Наши действия оправданы потому, что оправдана сама цель вернуть немецкий народ на его настоящий путь.
— А, герр доктор, — сказал Лидендорф, — рад видеть вас здесь. Садитесь, садитесь поближе.
— Гитлер понял, что немцы больше не желают быть пешками. Если вы считаете себя немцами, вы больше не пешки.
Кениг возвращался домой с четвертого, с пятого, с шестого собрания, смотрел на свою толстую жену-польку, на все, что его окружало, и думал: ”Феодалы, сплошное невежество, а я - немец, я то - немец”.
— Доктор Кениг, вы бы только посмотрели, что творится в Данциге. Тысячи немцев борются за фюрера, заявляя миру, что не позволят себя угнетать.
Как он гордился освобождением немцев в Австрии и Чехословакии!
— По зрелом размышлении, Лидендорф, я решил присоединиться к вашему движению.
Он шел по боковой аллее Саксонского парка, мимо правительственных зданий, дворцов и музеев. Весь этот гранит и мрамор был ему чужд. Другое дело — пивные или уютные дома немцев, его соплеменников, тут он чувствовал себя в своей тарелке, тут доктор Франц Кениг был уважаемым человеком. И говорили тут о великих делах, никого не стесняясь и не боясь.
