В фотографию вошла мадам Воронько. Губы, щедро намазанные жирным слоем помады, приветливо улыбались.
— Добрый день, господин Старобинский…
— Приветствую вас, мадам…
— Я бы хотела сделать такое, в некотором роде жанровое фото, — умильным тоном произнесла мадам Воронько. — Знаете, мне хочется сняться так, как снимаются немецкие актрисы… Голые плечи, вокруг плеч мех, например черно-бурая лиса, и в профиль. Как думаете, мне пойдет?
— Вам все пойдет, — галантно ответил Петр Петрович. Выразительно глянул на Катю: — А с вами, мадам, мы договорились. Придете сниматься завтра. Хорошо?
— Хорошо, — проговорила Катя.
Вечером к Петру Петровичу прибежал Митя:
— Мама просила передать.
Он протянул бумажку, написанную торопливым, небрежным почерком.
«Они в карательной тюрьме. Кто-то донес… Роберт не знает, кто», — писала Катя.
Петр Петрович еще раз перечитал про себя слова записки, потом зажег спичку и сжег ее.
— Кто же донес? — спросил Митя.
— Не знаю. Ты никому не говорил?
Митя даже возмутился:
— Ни одному человеку!
— Верю, — сказал Петр Петрович.
Он долго не спал в ту ночь. Невеселые мысли волновали его. Кто-то предал. Да, бесспорно, предал. Кто же?
Стало быть, среди них есть предатель. И до поры до времени не узнать, кто это такой. А когда узнаешь, может быть, будет уже поздно. Слишком поздно…
На крыльце послышались голоса. Это вернулись Раушенбах и Хесслер.
Хесслер, судя по голосу, был мертвецки пьян. То и дело начинал петь какую-то песню, потом снова замолкал.
Раушенбах уговаривал его:
— Перестаньте, господин капитан. Ну, успокойтесь…
Он провел Хесслера в его комнату. Послышалось падение чего-то тяжелого.
«Должно быть, стол уронили», — подумал Петр Петрович.
Он вышел в коридор. Раушенбах закрывал дверь столовой, где обитал Хесслер.
— Сегодня праздновали день рождения господина цу Майнерта, — сказал он, — ну и вот господин капитан немного перебрал.
— Ничего, проспится и встанет как ни в чем не бывало.
— Надеюсь.
Утром Хесслер и в самом деле встал как огурчик. Настроение у него было, как видно, хорошее. Он даже соизволил довольно милостиво кивнуть Петру Петровичу.
К дому подъехала машина. Хесслер неторопливо позвал:
— Раушенбах, шнеллер!
Раушенбах выбежал на крыльцо:
— Яволь, одну минуточку…
Они уехали.
Немного погодя Петр Петрович вышел из дома и неторопливо пошел по улице.
Он остановился возле модной сапожной мастерской Воронько. Вошел в мастерскую.
— Кого я вижу! — расплылся в улыбке господин Воронько. — Очень рад, очень рад… — Он крепко, с чувством пожал руку Петру Петровичу. — Вы знаете, моя жена от вас в восторге. Вы так прекрасно сняли ее!
