Сжав в кулаки дрожащие руки, он пытался подавить в себе стремление поскорее убежать от этого ужаса. «Просто бежать, бежать, как будто это простое действие может принести мне избавление. Теперь я точно погиб. Гуркхи ждут. Наблюдают и выжидают. На каждой дороге из города — ловушка. Господи, я больше боюсь гуркхи, чем своих соотечественников… В посольстве им не скажут про бомбу. Придумают что-нибудь другое». Дрожь успокоилась. «Надо действовать очень осторожно и наверняка. Словно вступая в игру в четвертой четверти после четырех пропущенных голов. Почти ничего нельзя сделать». Он на мгновение улыбнулся, глядя на свои руки, вспоминая слова Алекса: «В тебе самоуверенности гораздо больше, чем мозгов». «Кто теперь мне поверит? Сейчас, когда Стил и Элиот мертвы, как я смогу узнать, кто стоит за всем этим? Как я смогу узнать, откуда они, и расправиться с их друзьями? Плевать на атомную войну — она будет так или иначе. Божья кара. Но они убили Алекса…» В дверь просунулась голова гуркхи; разговаривая о чем-то с барменом, он пристально посмотрел в угол, где сидел Коэн, потом ушел. «Нет, неправда — мне все-таки не наплевать на бомбу. Но я уже давно ни на что не надеюсь. С тех пор как она умерла, я оставил все надежды. Разве нет?» Он, вглядываясь в темноту улицы, надел очки. Надо идти к Ким.
Холодный туман, спустившись с гор, распространился повсюду. Улицы почти опустели. В переулках царила тишина, нарушавшаяся только жужжанием редкого фонаря, бросавшего крупицы тусклого света на сырые, неровные, загаженные булыжники, горестным мычанием привязанного ранго или доносившимся издалека гулом мотора автобуса, преодолевавшего небольшой подъем.
Туман привел его в некоторое замешательство; он остановился и шагнул назад. Послышался звук гравия от приближавшихся шагов, затем кто-то остановился. Затаив дыхание, он прижался к стене. В ободке света уличного фонаря на углу быстро проскользнул силуэт с заплетенными волосами, в пестрой накидке и легких кожаных ботинках.
Шаги замерли. Ему было слышно глубокое и ровное дыхание человека. «Потерянный, как и я». Шаги послышались вновь. По стене прошуршала ткань. Она пересекла свет, оставляя за собой запах дыма и кислого молока. Дойдя до угла, тибетец остановился в нерешительности. Заслоняя глаза от света тусклой лампочки, он оглянулся на дорогу, которой пришел, и быстро зашагал по боковой улочке, пнув ногой камень, который загремел по сухому дерьму и упал в сточную канаву.
