Его то мерно покачивало под скрип колес, то вдруг встряхивало, и каждый толчок отдавался тупой болью во всем теле. Кругом слышался людской говор, но не свой, не русский, а чужой, очень быстрый и слегка крикливый Превозмогая боль и слабость, Коренной приподнялся со дна повозки.
Он увидел французов. Они шли бесконечной колонной по дороге, по обочине, шли скорым шагом, обгоняя вереницу медленно тащившихся лазаретных дрог, и держали ружья по-своему, на правом плече. Где-то там, впереди, они поднимали разом громкий крик, похожий на тот, какой не раз слышал Коренной во французской линии перед большим сраженьем; только сейчас крики эти были не такие дружные и радостные.
Коренной, конечно, не мог знать, что французы проиграли первый день Лейпцигской битвы и теперь отступали на новые позиции. Не мог он знать, что русские гвардейцы трижды ходили в атаку на деревню Госса, трижды завязывали на улицах и в домах ожесточенные схватки с наполеоновской молодой гвардией. И наконец, на четвертый раз, выбили неприятеля из этого важнейшего пункта. Не знал Коренной и того, что, покидая Госсу, французы взяли его в бесчувственном состоянии и унесли с собой, чтобы представить высшему начальству как диковинный трофей.
Опираясь на руку, Коренной старался приподняться возможно выше, чтобы увидеть, что делается впереди. Но разглядеть ничего не смог, а только обессилел и при новом толчке запрокинулся опять на дно повозки.
Два важных офицера верхами, в шляпах с белым плюмажем, поровнялись с повозкой, поехали рядом, внимательно рассматривая русского гренадера, и о чем-то горячо спорили, указывая на него. Потом, пришпорив коней, ускакали.
Натянув на себя сбившуюся толстую попону, которой, очевидно, прикрыли его вместо одеяла, Коренной стал глядеть в безоблачное светлое небо и припоминать, что с ним случилось… Сильно захотелось курить. Потянулся рукой к карману, но трубки в нем не оказалось; пропал и кисет с табаком. Коренной закрыл глаза. Сон начал его снова одолевать. И вдруг ему почудилось, что никакого сраженья и не было и что он вовсе не ранен, а лежит у себя домах на полатях после первого покоса и, разбитый усталостью, дремлет, накрывшись армяком. Где-то рядом Прасковья Егоровна поскрипывает каким-то колесом. Она заговорила с ним на непонятном языке, а когда он не ответил, то подошла к нему, тронула за плечо…
В тот же миг исчезло сновидение. Коренной с тоской почувствовал, как чужие, грубые руки тормошат его. Повозка уже остановилась, ее обступила группа французов. Они жестами предлагали Коренному подняться и, не обращая внимания на его стоны, принялись неловко помогать ему. Едва он слез, как один из французов поднес ему манерку и почти насильно влил в рот густую терпкую жидкость.
