, что потом вдвое умножил торговлей… Красный Доржи сделал его нищим, обрек на скитания и унижения! Так пусть карающая рука Дардая накроет семью сына Доржи! Око за око, зуб за зуб!
Сам Доржи в тридцатые годы сменил кавалерийскую шашку и маузер на тетрадочку с карандашом, ездил по округе записывать в колхозы, раскулачивал. И нашлись лихие умельцы — отправили-таки его на тот свет… Правда, их позже поймали, не позавидуешь им. И Дардай даже благодарит судьбу, что тем летом осмотрительно не ввязался в это мокрое дело, остался в тени. Потому-то до сих пор хлеб жует, на белый свет смотрит…
Будь терпелив — дождешься! И вот оно, заветное времечко, для расчетов пришло… Пусть сынку, Сэрэну, достанутся папашины слезы!
«Ответите, за все ответите!» — злорадно шепчет Дардай.
Он, само собой, не тот, что раньше был, но если силу и прежнее безрассудство порастерял, то ума и хитрости у него поприбавилось. Раньше, бывало, соколом налетал, грудью бил, когтями рвал — теперь же исподтишка действует, как ловкий и терпеливый паук, который расставит сети-паутину и, затаившись, ждет, пока жертва сама не запутается; а запуталась — легонько, без напряжения подтягивай ее к себе, ближе, ближе, не спеша и точно… Вот как у него с Сэсэг получается. Попалась дуреха — барахтается, не вырваться! И щенок ее, дай срок, будет в ловушке. Гибель пегого жеребца, к месту как! Ненависть Яабагшана к Сэрэну тоже кстати! За что только он к нему так? Не оттого ль, что сынок в своего папашу — умным да размашистым людям в Улее житья не давал?.. А-а, не все ли равно, почему, по какой причине… Главное, пуще разжечь ненависть Яабагшана: пусть кусает эту дуру, ее ублюдка, давит их, жмет… Чтоб со всех сторон, чтоб некуда податься им было! А самого Сэрэна, смотришь, на войне убьют…
Тянется ночь. Попискивают мыши. Жалобно стонет ветер за стеной.
И Дардай вдруг громко засмеялся.
Страшен был в ночи этот одинокий смех.
Особенно запоминаются те сны, что навещают на рассвете, перед пробуждением…
Приснился Пегий, будто бы скачет Ардан на нем в летний солнечный день, а невесомого золотого солнца столько, сколько воды в реке — хоть купайся в нем!
Беспокойно ворочавшейся на постели Сэсэг привиделось вдруг, что в телятнике рухнули слеги, закрепленные на чердачном перекрытии, и все сено, что они с дедушкой Балтой навозили с поля, упало вниз, его мнут, затаптывают в навоз телята, и никакого сладу с ними — не отогнать!
Утренней ранью забывшийся в дреме шаман Дардай, разгоряченный воспоминаниями, увидел себя молодым — в ярком шелковом халате, с серебряным кинжалом на поясе; позванивали тугие струи молока о подойники, белым-бело казалось все вокруг от молока, оно текло, пенилось, разливалось, шумело, и смущенно поглядывали на молодого хозяина девушки, нанятые отцом на лето, — девушки доили коров, а он ходил возле и выбирал, какая же из новых батрачек самая красивая…
