— Что же это за сорт? — спросила я, заинтригованная. Он отвернулся и холодно произнес:
— Сорт храбрых и добрых женщин, которые сочувствуют несчастным всех стран и сословий и сочувствуют также черствым, богатым и себялюбивым.
Я почти растаяла.
— Встаньте, Гарри, — сказала я.
Его, должно быть, с детства приучили слушаться — хотя он был явно ошарашен и столовая была полна народу, он немедленно встал, выпрямившись как солдат. Я шагнула к нему, притиснула ему руки к бокам своими руками и поцеловала его долгим поцелуем, пока не почувствовала, что он весь дрожит. Потом прошептала: «До свидания, Гарри», — и поспешила наверх к моему усталому старому Парню. Они с Гарри очень схожи, хотя нервы у Гарри, конечно, покрепче. Выходя из столовой в коридор, я в последний миг взглянула назад. Иностранцы смотрели на меня во все глаза, англичане же делали вид, что ничего не случилось. Гарри Астли, истый англичанин, сосредоточился на завтраке.
Свечка, не ревнуй. Это был единственный поцелуй, который Гарри от меня получил, и никаким говорунам не удастся завлечь Белл Бакстер. Когда я вернусь домой, Бог, ты объяснишь нам, как усовершенствовать мир, а потом, Свечка, мы с тобой поженимся и это сделаем.
17. Гибралтар — Париж:
последний побег Парринга
Наконец-то без Парня! И собственная маленькая комнатка на узкой улочке в самом сердце прекрасного, здорового Парижа! Помнишь, как мы здесь были в давние времена? Как таращились в Лувре на громадные картины? Как ели за маленькими столиками в саду Тюильри? Как ходили к профессору Шарко в больницу Сальпетриер[21] и как он вовсю старался меня загипнотизировать? В конце концов я прикинулась, будто это ему удалось, потому что не хотела, чтобы он попал впросак перед огромной аудиторией восторженных студентов. Я думаю, он видел, что я притворяюсь, — вот почему он так хитро улыбнулся и объявил, что я самая душевно здоровая англичанка, какую он когда-либо обследовал. Сейчас расскажу, как я вновь сюда попала.
В Гибралтаре Парень заставил меня ждать за дверью банка, пока он брал там деньги. Он вышел с той самодовольной беспечностью, которой я раньше так восхищалась, хотя теперь понимаю, что под ней одна пустота. Пока мы плыли в Марсель, он ко всякой еде заказывал вино. Раньше такого не водилось. Я-то не пила, у меня от одного глотка голова кружится, но он говорил, что без вина еда не еда и что французы пьют его все поголовно. В отличие от «Нежнейшей любви», этот пароход был пассажирский. Вечерами Парень играл с другими пассажирами в карты в углу кают-компании и приходил, когда я уже давно спала. В ночь накануне прибытия в Марсель он вернулся в каюту, насвистывая и приговаривая:
