Бежал я минут десять, прежде чем заметил явственно выделяющуюся в предрассветных сумерках стену деревьев практически у самого берега Буга. Вот она, «роща» младшего лейтенанта. Хотя по моим понятиям здесь целый лес! И вот, остановившись перед финальным броском в укрытие, я пытаюсь хоть немного продышаться, а потом вновь срываюсь на бег. Осталось совсем чуть-чуть…
Под прохладную сень деревьев я врываюсь с первыми лучами солнца, стараясь как можно быстрее углубиться в самую чащу. Лес встречает меня едва ли не первозданной чистотой, ароматами цветов и трав, оглушительным птичьим пением… Сказка – будто бы и нет войны! Вот только каким образом мне искать в этой сказке наших?! Нет, меня честно предупредили, что, если поднимется пальба, отряд снимется и ждать никого не будет. Но ведь и фора у них не такая большая, меньше получаса, по сути… А вдруг кого и оставили дождаться прикрытия?
Однако же и не крикнешь: «Ау, люди добрые, отзовитесь!» Отзовутся, еще как отзовутся – только совсем не добрые, да и не факт, что фашистов можно назвать людьми. По крайней мере, сражались мы друг с другом со звериным ожесточением, и о пощаде речи не шло с обеих сторон.
Но ведь впереди меня прошло шестнадцать человек. Шестнадцать! Пробираясь сквозь чащу, они просто обязаны были оставить след – притоптанную там траву, обломанные ветки… Может быть, и действительно оставили. Да только я не могу ничего разобрать в сумерках чащи – а тут, несмотря на восход солнца, пока по-прежнему стоят сумерки – или мне просто не хватает внимания все это заметить. А может, погранцы вообще как-то приучены ходить по лесу, аккуратно раздвигая перед собой ветки и стараясь попасть след в след впереди идущему товарищу? Бред, конечно… Ну а вдруг? Ведь не хуже меня понимают, что может быть погоня – зачем тогда оставлять лишний след?
Понимая, что в любом случае погранцы ушли от реки по направлению в глубь чащи, начинаю двигаться примерно тем же путем. Про то, что человеческий шаг один короче другого, отчего люди в снегах, пустынях и чащах имеют привычку бродить по кругу, слышал еще в детстве. И сейчас стараюсь наметить себе ориентиры – например, то или иное дерево с какими-либо необычностями в облике: раздвоенным, слишком тонким или, наоборот, слишком толстым стволом… Или вон тот же крупный муравейник из веток! Так, идя от ориентира к ориентиру, я хотя бы не закружу в чаще.
Проходит примерно минут пятнадцать, прежде чем мой взгляд в поисках ориентира вычленяет какие-то свежие зарубки на коре толстого, здорового дуба. Приблизившись, я разбираю четко вырезанные четыре буквы: «сам» и чуть в стороне «р».
