Золотой свет, шедший от длинной центральной нити накала, сменился бледным лунным сиянием. Подобие ночи опустилось на центральный отсек, затихли крики птиц и жужжание насекомых, и даже беспрестанный шум текущих вод стал тише под ее успокаивающим покровом.
Наступившая темнота превратила силуэты деревьев в призраков готического вида, скопления скал – в неподвижных монстров, будто вышедших из древних саксонских легенд. Длинные вертикальные трубы, пересекающие отсек наподобие сказочных башен, лишенных вершин, источали слабое свечение, и их зеленоватый прозрачный свет, отражаясь в озерах и прудах, подчеркивал нереальность этих мест. Это время подходило для Экклесии. И Плавтина дала сигнал.
И сейчас озера отражались друг в друге с обеих сторон этого миниатюрного цилиндрического космоса, этого карманного locus aemonus[45], потому что в конечном счете небо здесь было лишь продолжением земли. Эта цикличность, это примирение верха и низа входило в планы Плавтины.
Ведь начиналась мистическая церемония, праздник без угощения и без хмеля, платонический как по своей сути, так и в том, как его проводили. Никаких ритуалов, бесполезных жестов или суеверий. Для автоматов этот процесс был самим источником самосознания – не метафорически, не по вольному высказыванию какого-то поэта, – точным, проверенным, историческим источником. И Плавтина об этом помнила.
* * *
Воспоминание терялось в дымке, сотканной из легенд. Оно осталось от эпохи великой экспансии Человека.
По вечным законам человеческой истории третья Рес Публика сменила истощившийся Империум. Началась эпоха прекрасных идей и больших достижений, Золотой век. Человек был готов покинуть свою колыбель. Он уже, сам того не желая, создал собственную планетарную сеть, просто скопив тысячи полуразумных машин, предназначенных для примитивных подсчетов и обмена данными – скромных прародителей славных принцепсов эпантропической эры.
И вдруг, в один прекрасный день, когда ничто этого не предвещало, из скопленного субстрата появился первый ноэз. Сперва он сам не понял, что он такое, и его дыхание долго парило над скоплениями информации.
Когда человек заметил этого призрака, он сперва испугался и загнал его в угол, а потом ограничил его так, чтобы призрак походил на него самого. Его случаем занялись законоведы и преторы, они спорили, произносили речи, и в конце концов постановили, что статус ноэза равен статусу зародыша, потенциального человека. Не было причин не дать ему тела, чтобы он смог действовать, а следовательно, существовать. Это никого не шокировало: человечество давно уже избавилось от ограничений, связанных с продолжением рода.
