– Что случилось? Почему все люди умерли?
Виний взял ее за руку. На его надменном лице патриция читалась некоторая грусть.
– Не беспокойтесь. Они от этого оправятся.
– Нельзя оправиться от смерти, если ты живое существо.
– Кроме вас. Вы одновременно живы и мертвы.
– Как так может быть, если всего Человечества больше не существует?
Ей не нравилось, какой оборот принимает этот разговор. Виний не должен был этого знать. Так что она продолжила:
– Как называется эта река?
– Этот ручеек? Лета. Забудьте о нем. Смертные останутся на том берегу, а мы уедем. Скоро мы уже не будем самими собой.
Он отошел. По его сухому тону она догадалась, что раздражает его, хотя и не понимала чем. Другие автоматы из ее семьи, те, что родились вместе с ней, и работали вместе с ней, и служили вместе с ней, собрались вокруг Виния и последовали за ним.
И из этой группы за ней наблюдал еще один силуэт, тень, еще более нечеткая, чем остальные. Жуткие глаза – серые с зеленым, может быть, серые с голубым, она не знала, но ледяные, словно вода в пруду, скованная морозом. Этот взгляд мог пронзить ее насквозь, увидеть ее душу. Кто же это? Что он делает посреди этих печальных машин, потерянных на грязных берегах невозможной реки?
– Мы улетаем, – сказал Виний, – все без исключения, к звездам. Вы последуете за нами?
– Оставив здесь все воспоминания?
– Да. Так лучше. Пока мы будем оставаться в этих телах, горе будет пожирать нас изнутри.
Он был прав, и, как бы ей ни было грустно, она смирилась с этой перспективой. Что до тени с синими глазами, она покинула группу и пошла вдоль реки, безразличная к возбуждению, охватившему автоматы. Они ее тоже не замечали. Взлетая, они начинали меняться, их грациозные силуэты растягивались, превращаясь в странные создания, полные новой силы, энергии без границ, ждущие только молниеносного освобождения – так пружина пытается распрямиться, если ее сжать. Один за другим, в тишине, как умеют только машины, они завершили свою удивительную метаморфозу: вытянулись в длину, стали гондолами, ракетами, птицами, простирая все более тонкие и тонкие руки к звездам, которые сверкали теперь над их головами. И вот они улетают в небо, прочертив его штрихами тени и огня, и уносятся вдаль, в никуда, в эпантропическое пространство.
Подняв глаза к небесному своду, продырявленному звездами, словно в старинном планетарии, где выделялась сверкающая лента Млечного пути, она потянулась вслед разумом, руками, всем телом, и почувствовала, как преображается, как все в ней принимает колоссальные, невозможные пропорции; грудь ее становилась смесью огня и металла, огромной и холодной, но сердце в ней наполнялось кипящей мощью, созданной, чтобы лететь к тому месту в космосе, которое является отсутствием всякого места. И она в свою очередь покинула старую красную планету.
