И вот Любищев начал вторую научную жизнь. В Ленинграде главными, кто делал его известным, были О. М. Калинин и Р. Г. Баранцев, а в Москве, как ни странно, молодые дарвинисты-доктора Н. Н. Воронцов и А. В. Яблоков, ныне покойные. Первый приглашал и печатал Любищева по широте душевной, для Яблокова же Любищев был «забавный дед» (так Яблоков назвал его на заседании Эволюционного семинара МОИП, объясняя, зачем стоит снова пригласить его с докладом. Позже он, однако, увлекся и вступил с «дедом» в переписку). Москвичи Мейен и Ю. А. Шрейдер вступили в дело позже, а я и вовсе узнал, что есть такой Любищев, лишь слушая его доклад в МОИП в начале 1966 года. Слушал с восторгом, хотя, из-за плохой его дикции, понимал далеко не всё.
Он поразил тем, что говорил суть дела, тогда как обычно семинар тот предпочитал констатацию «флюктуаций концентрации мутаций в популяции» (выражение Н. В. Тимофеева-Ресовского; из оной констатации сам он, на мой взгляд, так и не выбрался). Вскоре, в единственной нашей беседе, Любищев поразил еще и тем, что серьезно слушал мои полудетские мысли и даже признал в одном пункте мою правоту (что в идее стабилизирующего отбора, для него несерьезной, есть некий смысл, а именно — внимание к автономизации развития от условий среды).
Конечно, «своя деревня»[35] у Любищева была выстроена прекрасно, но велик он был, на мой взгляд, в другом.
За полвека ученой переписки он отправил четыре с половиной тысячи писем семи сотням адресатов, причем некоторые его письма были цельными научными исследованиями. И дело отнюдь не только в его долголетии — свою объединяющую роль Любищев успешно играл в письмах, еще будучи молодым.
Самая ранняя и самая долгая (1923–1971) переписка была у Любищева с систематиком-ламаркистом Е. С. Смирновым, а самая удивительная — с И. И. Шмальгаузеном (1926–1962, до его смерти). Казалось бы, что могло их связывать? Слов нет, «Основы сравнительной анатомии позвоночных» руководство великолепное, но едва ли энтомолог Любищев им пользовался, в теориях же они были антиподы. Однако что-то влекло их друг к другу, а в 1937 г. Шмальгаузен даже спас Любищеву жизнь, взяв к себе в Киев.
Это вообще характерно для Любищева: его адресаты часто бывали его научными противниками, он не жалел времени и сил на пространные разъяснения, подчас адресатам ненужные, но в целом оказался прав — письма, ходя по рукам, стали основой эволюционного братства. А оно — одной из основ «незримого колледжа».
