Студенческий брак с Катей, чьи «покорная нежность и тревожное ожидание» не вызывали в Башмакове «ослепительного влечения», однако счастливо избавляли от горечи первых любовных неудач, художественно осмысляется как хрупкий баланс «охранительных» и центробежных импульсов. В отличие от своего приятеля Бориса Слабинзона, который быстро развелся, так как осознал, что «еще не готов каждое утро завтракать с одной и той же женщиной», Башмаков приходит к тому, что не кому иному, как жене, можно задать «грустно-трогательный вопрос: ”А помнишь?..” Этот вопрос с годами мелькает все чаще, становясь все трогательнее и все грустнее». Гармония совместного формирования и взаимовлияния супругов на пути от юности к зрелости отягощается в изображении Полякова психологическими несовпадениями, скрытыми поединками за первенство в семье, когда вначале «по молодости лет Катя старалась быть соблазнительной, вместо того чтобы быть требовательной», а позднее в «каждой новой ссоре, каждом царственном требовании собирать вещи и уматывать» обнаруживалось болезненное наложение личных противоречий, социальных стереотипов, заданных партийной должностью героя, и интимных отношений, все чаще воспринимаемых супругами в качестве действенного средства нормализации семейного климата: «И тогда Олег испугался. Это был как бы двухслойный испуг. Верхний слой имел чисто номенклатурную природу: развод для заведующего отделом райкома по тем временам означал если и не завершение карьеры, то серьезные трудности. Но был и второй слой, глубинный: Башмаков абсолютно не представлял себе, как станет жить без жены и дочери, как переедет назад к родителям. И Кате очень понравился испуг мужа. Она стала прибегать к этой мере внутрисемейного устрашения утомительно часто: сказались молодость и неопытность. Правда, всякий раз Башмакову удавалось вымолить не так уж далеко упрятанное прощение, после чего они оказывались в постели, и Катя, зажмурившись от счастья, прощала Олега до изнеможения». В представлении героя романа ранний брак способствовал тесному сопряжению эмоционально-интимной и повседневной, бытовой, социальной сторон семейной жизни, что порой заставляло его чувствовать себя «сексуальным завистником», поскольку «несмотря на собственный блудодейский опыт, Башмакову казалось, что у Борьки все это происходит совсем иначе, с неторопливой изысканностью, без тяжких обязательств и последующих угрызений совести».
Семейные, супружеские отношения формируют в произведении мощное поле притяжения, в орбиту которого причудливо, подчас в трагикомическом отсвете вовлекаются вехи общественно-политической истории – в частности, переломные события 1991–1993 гг. В сферу подобного влияния попадает и искусно прописанный Поляковым материальный, вещный мир – от галстуков в гардеробе, и особенно «изменного» галстука как красноречивых свидетельств о прошлой жизни и семейных испытаниях, аквариумных принадлежностей, румынского дивана, «трудно-вывозимые» габариты которого когда-то помогли «восстановлению семейной цельности», приобретения машины до размышлений Башмакова о том, что «по тому, как собран человек в дорогу, можно судить о его семейном положении и даже о качестве семейной жизни». Это и перебираемые «эскейпером» семейные документы, которые – от райкомовского удостоверения до Катиного свидетельства о Крещении – являют взаимопроникновение «текстов» разных эпох, мировоззрений, сращение человеческих судеб и едва ли не физически воспринимаются Башмаковым как «чешуя» на «теле» обрекаемой им на разрушение семьи:
