Если замыслы рассказов возникают в сознании сами собой и без всяких усилий, то следующий этап – это этап усидчивой творческой работы, требующей значительной внутренней концентрации. Автор так прокомментировал момент, когда Кокотов вознамерился наконец писать синопсис «Гипсового трубача»: Кокотов «стал готовиться к литературному подвигу». Присущая стилю Ю.М. Полякова ироничность здесь, конечно, очевидна, но, в то же время, эти слова доказывают известное утверждение о том, что в каждой шутке есть доля правды. Подобная двойственность ощущается и в размышлениях автора о собственном творческом процессе в статье «Как я ваял «Гипсового трубача»: «Вообще, я давно заметил, что отношения автора с начатым сочинением чем-то напоминают бурный роман. Еще вчера тебя нежно лихорадило от назначенной встречи, и ты чуть не плакал, если свиданье срывалось. Еще вчера ты ложился спать со сладостной мыслью о том, что пишешь главную книгу своей жизни, что утром снова сядешь за стол и повлечешь сюжет дальше – сквозь сказочный лес творческого воображения. Но ни с того ни с сего страсть к вожделенной особе превращается в навязчивую рутину, от которой надо как-то поскорей избавиться, а начатая повесть кажется бессмысленной, банальной затеей, не стоящей усидчивого усилия. И рукопись убирается в дальний ящик стола. Чтобы закончить вещь, с ней надо вступить не в романтические, а, фигурально выражаясь, в брачные отношения, когда каждый день ты вновь и вновь видишь рядом с собой одну и ту же, давно не воспламеняющую тебя подругу, да еще без макияжа… А куда деваться – жена! Только так и пишутся большие книги…».
Но «рутина» – это, конечно же, только одна сторона работы над текстом. Шлифовка и отделка собственного сочинения – это еще и игра творческой фантазии, и полет воображения, и вдохновение. Достаточно вспомнить описание работы Кокотова над сценарием, когда Андрея Львовича «охватил знакомый каждому сочинителю озноб творческого всемогущества, когда слова становятся податливыми и отзывчивыми, как влюбленные женщины». А в 53-й главе романа Андрей Львович сочиняет стихотворение: «На тоскующего Кокотова вдруг снизошла давно забытая, оставленная там, в литературной молодости, в литобъединении «Исток», сладко-тягучая, томительная тревога. Такая же верная примета нарождающегося стиха, как тошнота при беременности. Слова, до того бесцельно блуждавшие в праздном мозгу, вдруг начали сами собой, подобно стальным опилкам под действием магнита, собираться в рифмованные комочки смысла». Здесь прилив вдохновения воссоздан, можно сказать, с физиологической точностью, но в этом описании чувствуется, конечно, улыбка автора, как и в словах о вдохновительном действии на Кокотова китайского чая с красноречивым названием «Улыбка мудрой обезьяны», без кружки которого «писодей» не садился за работу. А чего стоит изображение «продажного вдохновения» торговца этим чаем, который сумел ловко уговорить Кокотова приобрести не только большую упаковку чая, но «специальный чайник с двумя изящными чашечками» и «пластмассовый поднос с видами Великой стены»!
