И всё же для Кокотова смыслом, целью и просто самым интересным делом, которое только можно придумать, остается именно творчество, писательский труд, вне которого Кокотов не мыслит себя. Любая мысль, любое внутреннее движение становится для Кокотова источником и возможностью для творческого преломления (вспомнить хотя бы первую сцену романа, где Кокотов, только что разбуженный утренним телефонным звонком, прислушивается к причудливым образам, еще не покинувшим его сонное сознание, и тут же примеривает, «можно ли из этой странноватой утренней мысли вырастить какой-нибудь рассказ или повестушку». Конечно, в этом авторском комментарии предостаточно иронии, также как и в прозвании, которым Жарынин окрестил Кокотова в 55-й главе романа: «писодей» (неологизм, придуманный по образцу словотворчества Хлебникова и, по мнению Жарынина, удачно заменяющий привычное слово «сценарист»). Сам Жарынин вполне согласен называться не режиссером, а «игроводом».
Постоянное балансирование между серьезностью и иронией вообще становится отличительной чертой стилистики «Гипсового трубача». Читатель постоянно ощущает тонкую грань между глубоко ироничным и в то же время глубоко проникновенным отношением автора к своим персонажам и к создаваемой художественной реальности. Подобная специфика авторской позиции заявлена уже в самом начале романа, а именно – в эпиграфах к нему. Первым из трех эпиграфов становится пушкинская строка, настраивающая читателя на возвышенный лад и погружение в творческую стихию: «И даль свободного романа…». Но второй эпиграф, следующий непосредственно за пушкинской строкой, сразу же смещает фокус читательского восприятия в совсем ином направлении: «Эй, брось лукавить, Божья Обезьяна!». Эти слова, взятые из трудов полумистического поэта и философа Сен-Жон Перса, рифмуются с пушкинской строкой и привносят в заявленный образный ряд сатирическую ноту. Взаимодействие и взаимопроникновение серьезности и насмешки, заданное уже первыми двумя эпиграфами романа, станет одним из важных принципов организации всей его художественной ткани.
Все эпиграфы к роману посвящены именно теме творчества, что еще раз свидетельствует о первостепенном значении этой проблематики в «Гипсовом трубаче». Помимо цитат из Пушкина и таинственного Сен-Жон Перса (это реальная фигура, но все цитаты из него, кроме одной, про обезьяну, придуманы) в качестве эпиграфа выступают и строки из стихотворения Мандельштама «Как облаком сердце одето…» – стихотворении, в котором поэт размышляет о тайне рождения слова, о подвиге истинного творческого труда.
